Получив приказ, я положил его в карман на груди и отправился на опушку кербинской тайги, где должен был встретиться со своим военным руководителем, назначенным в отряд для ведения военных операций, поскольку я был не военный. На опушке под двумя соснами я увидел своего военрука.
Это был молодой человек, приблизительно моих лет, с живыми, подвижными чертами лица, стройный, подтянутый, одетый в аккуратную кожаную куртку, в кожаной фуражке из черной кожи, сапоги на нем тоже были аккуратно сшиты и ладно пригнаны по ноге.
Он мне представился по-военному и назвался Холкиным, из иркутских казаков.
Мы устроили как бы маленький военный совет... Он звал меня товарищем политруком, а я его военруком или просто товарищем Холкиным. Он оказался дельным, смышленым и опытным командиром, разумеется небольшого масштаба, скажем, взводным или отделенным командиром, был ловок в движениях, проворен в ходьбе и прекрасный стрелок из винтовки и при этом еще прекрасный плясун, веселый человек, но осторожный в действиях и суждениях. Он рассказал мне, что уже сформировал состав отряда, проверил людей, узнал, что это все смелые ребята — таежники, сахалинцы, охотники, рыбаки и приискатели. Кроме одного человека, который кажется ему малоподходящим — человек он не таежный, какой-то дьячок-расстрига или бывший монах, любит выпить, но отличный повар, умеет варить каши, разводить костер, жарить мясо и печь лепешки из муки, а выпивать ему все равно не придется, спиртного у нас не было. Мы решили оставить его в отряде. Кроме того, Холкин уже договорился в ревштабе, что нам дадут опытного проводника, он и доведет нас по таежным тропам до побережья Охотского моря, что нам дадут небольшой обоз из вьючных оленей, он и понесет продовольствие и разные военные боеприпасы. Винтовки же понесем мы сами на плече, на ремнях.
Во время нашего короткого совещания явился к нам на опушку тайги и наш проводник, назначенный штабом, старик тунгус по имени Федя и со странной фамилией — Гучинсон. Это был седой человек лет шестидесяти, сухой, костлявый, как многие старики, но легкий на ходу и опытный в кочевой таежной жизни. Он пришел в своих ровдужных штанах, в синей ситцевой рубашке, под мышкой у него был свернутый в трубку спальный коврик из оленьей шкуры, который тунгусы называют «камалан». На правом плече у него висело на ремне отличное охотничье ружье американской марки «Винчестер», десятизарядное, тяжелое и некрасивое с виду. Проводник принял самое горячее участие в нашем совещании и дал очень дельные советы.
Прежде всего он посоветовал обеспечить отряд продовольствием на все время похода, так как, по его расчетам, мы придем на побережье Охотского моря не раньше, чем через десять — двенадцать суток. А дорога трудная, много болот, речек, трясин. Места звериные, трущобы страшные. И все добивался узнать, что нам дал штаб из продовольствия и сколько у нас будет вьючных оленей. Мы ему сказали, что нам дали десять ящиков японских офицерских галет, отнятых у японцев со склада, восемь мешков наших солдатских сухарей — черных и белых, выдаваемых солдатам в походах, сколько-то сахару, соли, мясных консервов и прочее.
Федя попросил показать ему вьючных оленей. Мы повели его к нашим оленям — их было десять голов — важенок, то есть оленьих самок, довольно тощих, с протертыми от вьюков спинами, и только один самец, но зато настоящий прекрасный экземпляр оленя наилучшей аянской породы. Проводник обнял его за шею, потрогал рога, уже давно отлинявшие и затвердевшие, погладил оленя по спине с любовью и нежностью.
«Этот очень хорош, — сказал проводник, — я его буду беречь, а то за ним станут охотиться медведи. Он понесет во вьюке японские галеты, а медведи это почуют».
Мы установили порядок движения. Было решено, что впереди с небольшой разведкой будет двигаться сам Холкин на случай неожиданной встречи с противником. Я же и проводник будем в арьергарде отряда на случай нападения таежных хищников на обоз с продовольствием и на оленей.
Место для ночевок отряда будет назначать сам проводник, знавший в тайге каждый ручеек и речушку.
Установив необходимый порядок движения отряда, мы двинулись на рассвете в путь. Это было, как мне помнится, 5 мая.
Сразу же за урочищем Керби начались болотистые места — дичь, глушь, трудно проходимая тайга.
Продвигаться приходилось медленно — не более 10—15 километров в сутки. Проводник то и дело бегал с арьергарда в авангард, определяя место стоянки, ночлега или дневного отдыха отряда. На ходьбу он был неутомим — этот сухой и жилистый старичок. Он шагал рядом со мной и охотно болтал о чем угодно — о японских галетах, об оленях, о нашей обуви, то есть о солдатских сапогах, выданных нам в дорогу. Сапоги наши ему не понравились. Винтовки тоже не понравились: пули глупые — такой пулей медведя не убьешь, он себе ляжет под сосну и в полчаса свою рану залижет, а потом будет за тобой охотиться и в конце концов настигнет, и кожу с головы сдерет. Он — хозяин тайги, с ним шутить нельзя. Вот американский винчестер — лучше, у него пули большие, из чистого свинца, такую рану сделает, что ее и медведь не залижет. Медведь — хитрый человек. Он знает, что мы везем в обозе, он японские галеты чует, ему хочется оленя нашего зарезать. Но моего оленя я ему не дам, а японские галеты сам съем, я их тоже люблю.