Во второй половине поста я встретил на Тверской вологодскую комическую старуху М. И. Кириллову. Увидевши меня, она обрадовалась и тотчас же вручила мне корзину, с которой направлялась в Охотный за провизией, прося меня помочь ей из Охотного ряда донести покупки до гостиницы «Левада», что на Тверской, при этом многозначительно добавила, что она туда идет подписывать контракт к артисту-антрепренеру Михаилу Ивановичу Бабикову и замолвит за меня словечко, чтобы тот и меня взял в свою труппу для Риги. Я, как всегда, был одет во все модное и новые перчатки, помню, только обновил, — и вдруг, о срам, приходится тащить грязные вещи по главной улице, встречаясь с нарядной публикой. Но, затаив в себе недовольство, я набрался духу и сказал себе: «Ведь это жертва для искусства, для Риги в будущий сезон. Вперед, трусливая нога», — и бодро пошел в Охотный ряд с Кирилловой.
Приходим с ней в «Леваду». Она меня с кульками посадила на желтый деревянный ларь, что находился против номера, и, постучав, вошла туда, я же оставался ждать с вонючими кульками, надеясь, что меня сейчас же позовут подписывать контракт. Часа два я сидел, зажав свой нос надушенным платком, чтобы не дышать той тухлой вонью, которая неслась из мешков. Еще немного, и я сбежал бы от нестерпимой пытки. Но тут вдруг дверь открылась, и могучий грозный оклик: «Коридорный, самовар!» — заставив меня привскочить. Необъятная фигура обмерила меня взглядом огромных глаз и спросила: «Ты кто?» Я смешался и сказал робко: «Я с Марией Ивановной». Бабиков — это был он — завопил: «Эй, Марья Ивановна!» И в коридор из номера выбежала красивая, дородная и необыкновенно привлекательная дама, которая, взглянувши на меня, как-то нежно и сладко улыбаясь, прошептала: «Какой хорошенький». Это была жена трагика Бабикова, Марья Ивановна Добрынина. Сейчас же вызвали из номера другую Марью Ивановну, Кириллову, которая сказала: «А ведь я забыла. Я к вам привела хорошего актера-простака, возьмите и учите, из него прекрасный актер выйдет». Мария Ивановна, красивая, смотрела на меня, не отрывая глаз, и вдруг проговорила сладким голосом: «Михаил Иванович, да вот он, Боря Арказанов, а что же это будет в “Кине” за Пистоль!» Михаил Иванович свирепо оглядел меня, но вдруг, по-детски усмехнувшись, сказал: «Хорош, беру». Тогда такое блаженство охватило меня, что захотелось тут же плясать и прыгать. Михаил Иванович Бабиков был актер великой старой школы, в то же время художник и скульптор. Талант могучий, он был неповторимым и превосходным учителем-режиссером. Он так мне разработал технику и мимику и так поставил мой гибкий голос, что звуки как-то сами рвались из груди бурным потоком. Вскоре в Риге он научил меня читать роль Роллера, разбойника, сорвавшегося с петли, из трагедии Шиллера «Разбойники». Но об этом после. Сейчас же, после нудного вологодского сезона, где не встретил я ни одного светлого человека, кроме милого Андрея Шимановского, меня здесь охватило исключительно радостное чувство, какого я не испытал еще ни разу. Итак, я стал своим, родным и близким учеником благороднейшего, души честнейшей и прекрасной, незабвенного учителя и друга Михаила Ивановича Бабикова. Старался быть ему во всем полезным. Был у него на побегушках, был почти его секретарем. Он посылал меня вести переговоры с актерами для состава рижской труппы.
Помню, послал разыскивать по всей Москве двух гениальных людей, жену и мужа — Яблочкину и Журина. Я искал их целую неделю, у всех расспрашивал и вдруг случайно встретил в номерах «Надежда», на Петровке, в швейцарской на доске фамилию и имя: Николай Алексеевич Журин. Я спросил швейцара, как к нему пройти. Швейцар мне указал дорогу, но вслед предупредил: «Не беспокойте их, они сегодня не в себе». Но я все-таки поднялся и отворил дверь номера. Боже, какая жуткая картина представилась мне! Она легла тяжелым гнетом на мою душу. Оба гения лежали вдрызг пьяные, в изорванных рубахах, почти нагие. На столе, на полу и на подоконниках повсюду бутылки пивные и водочные, пустые, но видом своим навевавшие тяжелую тоску. Я не помню, как долго я стоял в дверях, и как ушел, не помню. Я рассказал об этом Бабикову, и он запретил мне больше ходить по актерам. «Береги себя для образов, для сцены», — сказал он. А я сейчас же вспомнил ту картину подвала и закулисной жизни актеров ярмарочного театра в Нижнем Новгороде, которую показал мне Анатолий Павлович Ленский (я был с отцом на Нижегородской ярмарке). Уходя из подвального номера с Ленским, я поклялся никогда не брать в рот ничего спиртного, не играть в карты, не тратить жизнь свою на пустое препровождение времени, а всецело отдаться любимому делу — служению театру.