В Петровске. — Голодовка. — Неожиданный благодетель. — Приезд в Баку. — Поиски театра. — Счастливая встреча. — Удачные гастроли. — Переезд во Владикавказ. — Встреча с А. В. Луначарским. — Тяжелый переезд в Москву.
Из Астрахани я поехал на гастроли в Петровск, по Каспийскому бурному морю. Сыграв там несколько спектаклей, вернулся в Астрахань и оттуда поехал в Темир-Хан-Шуру, приглашенный тамошним наркомом на прекрасных условиях. Остановившись на день, проездом в Шуру, в Петровске, узнал, что мой нарком исключен из партии и удрал куда-то в горы. Я остался без сезона.
Что делать? Хожу мрачный по базарам, принюхиваюсь к вкусно пахнущим шашлыкам, аппетит убийственный, денег никаких. Жил в какой-то школьной комнате без кровати, спал или на полу или на составленных партах. От голода прямо тошнота начинается. Стараюсь заснуть — невозможно: всё шашлыки базарные представляются. Вдруг входит какой-то сомнительной наружности кавалер, как-то пестро и безвкусно одетый, представляется: «Муж и администратор знаменитой каскадной певицы Марии Арто», и предлагает мне пойти с ним в соседний ресторан. Не доверяя этому человеку, я отказался, скрежеща зубами. Но он все-таки от меня не отставал и, уйдя на четверть часа, принес несколько аппетитных деревянных палочек с нанизанными на них кусочками шашлыка из молодого барашка и почти горячий чурек. Я набросился, как голодный зверь, и, насытившись, пришел сразу в хорошее расположение духа и уже начал относиться с некоторой симпатией к накормившему меня кавалеру.
Поспав немного на составленных партах, он обратился ко мне с предложением поехать с ними, то есть с ним и его женой, в Баку, там он берется устроить выгодно мои гастроли в одном из больших бакинских театров. При этом, очевидно, чувствуя, что я сижу без денег, он предложил везти меня в Баку, снять мне там номер и кормить, и все это — в кредит до моих бакинских гастролей. Положение мое было отчаянное, и я согласился.
На другой день мы выехали в Баку. Остановились втроем в каком-то маленьком, мрачном и сыром номерочке, без ключей и звонка для прислуги. На другой день рано утром администратор пошел на базар и принес нам горячего, чуть ли не баранины и хлеба. У меня не было кофе, и его отсутствие было для меня очень чувствительно. Позавтракав и отдохнув, администратор пошел предлагать мои гастроли по бакинским театрам, но вскоре вернулся назад и сказал, что ему назначили прийти к шести часам вечера. Так как ночь накануне в вагоне мы провели без сна, то улеглись, не пообедавши, на кое-как состряпанных постелях.
Вечером он опять пошел меня «продавать» и опять вернулся ни с чем, говоря, что все заняты и отказались с ним разговаривать. Мне это показалось подозрительным и не обещающим ничего хорошего, а есть опять очень хотелось. Администратор позвал свою жену обедать в столовую, мне не сказав ни слова, хотя и обещал меня кормить в кредит. Я лег на свою так называемую кровать и стал обдумывать план самосохранения от голодной смерти. И смешно и грустно было мне.
У меня была одна драгоценность, приобретенный по случаю на аукционе за 700 рублей трехкаратный, белой воды, работы Фаберже бриллиантовый перстень. Но им распоряжаться я не смел, так как он был подарен моей маленькой дочке Любочке. Это было единственное, что ей могло достаться после моей смерти, и я его считал неприкосновенным. Вдруг словно кто-то меня под голову ударил: «Сюртук Нахмана!» Нахман — это сионист, изображаемый мною в «Евреях», для него был специально сшит длинный, из хорошего сукна сюртук. Я вытащил сюртук из-под головы, где он лежал вместо подушки, и сейчас же, не теряя времени, подгоняемый голодом, завернул его в газету и понесся на базар его продавать. Долго я бродил, не умея приступить к незнакомому делу, пока не встретил одного знакомого из Петровска, который тоже держал что-то под мышкой и кого-то ожидал. Он оказался более опытным продавцом, и мой «Нахман» был им продан за 60 тысяч (на деньги того времени). Тут же я купил съедобного, а главное — полфунта мокко, и очень радостный и веселый пошел домой, зажег всегда со мною путешествующую спиртовую машинку и в имеющейся в моем инвентаре кастрюльке сварил себе кофе.