Начались гастроли, сборы были полные, прием восторженный. Приходили директора трех драматических театров обнюхивать бутылки, из которых пили играемые мною герои: Дмитрий Карамазов, Родион Раскольников и Освальд Альвинг. Но все бутылки пахли только лимонадом, и они, удивленные и ошарашенные, разводя руками, уходили, недоумевая. Заведующий большим драматическим театром «Форум» Полонский, известный театральный деятель, пригласил меня на гастроли в свой «Форум» на прекрасных условиях. Так и затянулись мои гастроли до самого окончания сезона; я очень хорошо и дружно чувствовал себя в труппе и очень подружился за это время с Сашенькой Полонским и с их талантливым художником-режиссером Ивановым, с которым я сыграл под его режиссерством и с его участием несколько спектаклей в рабочих районных клубах.
В это время сильно заболела моя полуторагодовалая Любочка: у ней была дизентерия. Детский врач с трудом спас нашу дорогую малютку, но строго приказал немедленно увезти ее куда-нибудь в другой климат. На следующий же день мы отправились во Владикавказ, и я там я прожил все лето, играя по три раза в неделю свой репертуар. В Кисловодске, куда я поехал на гастроли, я встретился с Анатолием Васильевичем Луначарским. Он просил зайти к нему. Встретившись со мной еще раз у источника Нарзан, он определенно выразил желание, чтобы я к нему зашел. В одиннадцать утра на другой день я был у него. Он принял меня очень радушно, предложил кофе. Я оживился, рассказывал ему много о своей бродячей жизни. Он мне дружески посоветовал ехать в Москву и там устроиться в одном из лучших театров и предложил даже помочь мне в этом. Мы распрощались, вскоре я уехал в Пятигорск и там гастролировал с играющей в курзальном театре труппой. Я, однако, решил поехать в Москву. Стал по телеграфу разыскивать своего друга Тальникова. В ответной телеграмме он настаивал на моем скорейшем приезде в Москву, Я с большим нетерпением ожидал обещанной мне возможности удобного переезда в казенном вагоне. В это время из Владикавказа я получил приглашение сыграть в прощальный мой спектакль пьесу Ибсена «Строитель Сольнес». Спектакль должен был пойти через пять дней. Я все время отдавал репетициям. Вдруг за два дня до спектакля меня известили о немедленном выезде, если я хочу воспользоваться упомянутой возможностью. Эта телеграмма прицела меня в большое замешательство. Я бросился в театр, прося освободить меня от спектакля, предлагая прислать из Москвы затраченные на постановку «Строителя Сольнеса» деньги, но из этого ничего не вышло, мне только обещали помочь при отъезде в Москву. Скрепя сердце, я на это согласился и сыграл спектакль. Однако, кроме добрых пожеланий «счастливого пути», я никакой помощи не получил, и от Владикавказа мы тянулись ровно семь суток с полубольным ребенком, лежа и сидя, все время согнувшись, на третьей полке душного и грязного вагона, окуриваемые жестокою махоркой.
Первые шаги в Москве. — Находка квартиры. — Спектакли в рабочих районах. — Юбилейный спектакль «Царя Федора». — Чествование, — Снова в провинции. — Безработица. — Свидание с М. А. Чеховым. — Празднований сорокалетнего юбилея. — Письмо К. С. Станиславского. — Гастроль в Ленинграде. — Тяжелая болезнь. — Выздоровление.
Вечером 12 ноября 1922 года мы приехали в Москву и долго сидели на вокзале, только что отремонтированном, холодном и сыром. Выехали мы из кавказской жары во всем летнем, не считаясь с московскими холодами, а здесь был дождь, снег и грязь непролазная. Оставив семью на холодном вокзале, я, скрепя сердце, побежал по соседним улицам и переулкам искать пристанища хоть до утра. Я обежал поблизости тринадцать подозрительных темных гостиниц и в полном изнеможении поплелся опять на вокзал. Увидя дрожащую от холода семью, я впал в отчаяние. Решил ехать по имевшемуся у меня адресу пятигорской ученицы, обещавшей приготовить мне помещение. Перетащил на легкового весь наш багаж и девочку Любочку, укутал ее возможно теплее извозчичьей полостью и своим летним пальто, и мы поплелись на плохой, тщедушной лошаденке маленькими шажками куда-то за Разгуляй. На улицах было темно, номер дома надо было разыскивать ощупью, ежеминутно у каждых ворот зажигая гаснущие на ветру спички. Но обещанный нам угол был занят неожиданно приехавшими из провинции родственниками, и нам даже на сегодняшнюю ночь было отказано в приюте, а было уже около одиннадцати часов вечера. Возле кухни я заметил что-то вроде чуланчика, наполненного кульками и мешками, вошел туда, чиркнул спичку и увидел маленькую табуретку и прислоненное к стене старое ломаное кресло. Позвал хозяйку и упросил ее дать нам возможность до утра просидеть в этом чулане. Я принес оставленные внизу вещи и рассовал их как попало в этом жутком чулане. Хозяйское поведение меня возмущало, положение становилось невыносимым. Любочку кое-как положили на сломанное кресло, жена присела на табуретку, а я, не находя себе пристанища, стоял. Завозились крысы, грызущие мешки и кульки. На корточках, прислонившись к одному из мешков, сидел я и слушал, как грызут крысы, испытывая тупое и гнетущее отчаяние. Почти на рассвете я вышел из каморки и с наслаждением вдыхал сырой, свежий воздух. Трамваи еще не ходили, пошел на Разгуляй и присел на ступеньках бывшей второй классической гимназии, где я когда-то воспитывался два года пансионером, а остальное время, пока меня не выгнали, был приходящим. Так, вспоминая детские эпизоды, я просидел до первого трамвая и поехал разыскивать Тальникова. Было очень рано, и я пошел посидеть на скамейке бульвара. Сидя там и вспоминая все пережитое, я опять нашел свое прежнее равновесие.