Я позвонил в квартиру Тальникова, он сам открыл мне дверь и, увидев меня, попенял, что я не заехал с семьей прямо к нему. Я послал жене записку, чтобы она с дочкой приезжала немедленно к Тальниковым. Мы были так сладко обогреты приемом моих друзей, что чувствовали себя на седьмом небе. Мы прожили там около трех недель, впятером в одной комнате, тесно и дружно. При содействии М. А. Разумного, затеявшего тогда какое-то громадное театральное предприятие и пригласившего меня участвовать в нем, я получил квартиру в Каретном ряду, во дворе театра «Эрмитаж», в общежитии артистов, куда я и переехал. И вот уже почти семь лет живу здесь на одном месте, чего со мной никогда при моей бродячей жизни прежде не случалось[180].
Затея Разумного торжественно провалилась. 1923 год, январь и февраль, я ездил по окрестностям Москвы, играя в рабочих районах, затем гастролировал в Витебске, Брянске, а позднее поехал в Одессу, где прогастролировал более двух месяцев. В сентябре меня пригласил В. А. Ермолов-Бороздин сыграть в Москве с собранной им труппой десять-двенадцать спектаклей моего репертуара[181]. В время приехал новый ансамбль заграничных гимнастов и фокусников для открытой сцены в саду «Эрмитаж», и домком решил меня «уплотнить», но меня взяло под свою защиту МОНО и, в частности, работавший там В. А. Филиппов.
Меня просили сыграть в пользу кассы взаимопомощи спектакль из моего репертуара. В этом сезоне исполнялось двадцатипятилетие со дня первого представления «Царя Федора Иоанновича» в петербургском Малом театре с моим участием в роли царя Федора. Вот тут и было решено дать этот юбилейный спектакль. Спектакль состоялся 12 октября 1923 года в оперном театре бывш. Зимина. Спектакль был торжественный; беспрестанные овации: после пятой картины хотели мне устроить чествование. Когда я вышел раскланиваться, занавес не опустили и меня стала окружать толпа актеров и публика. Я вырвался от них и убежал за кулисы, крича рабочему, стоявшему у занавеса: «Давайте занавес». Занавес немедленно опустили, а я был уже в своей уборной и заперся на ключ. Артисты пришли к моей уборной и начали стучать в дверь. Услыхав голос покойной и незабвенной Глафиры Ивановны Мартыновой, я повернул ключ, и она одна вошла ко мне и просила меня прекратить этот начинающийся скандал в стенах театра, выйти послушать речи депутатов от многих учреждений. Я вышел вместе с нею к ожидающей меня публике. Меня опять встретили бешеными аплодисментами, и начали чествовать меня за мою деятельность. Затем заместитель наркома подал мне бумагу с назначением мне звания «заслуженного артиста». Когда я прочитал этот документ, я возвратил его обратно со словами: «Сегодня не мой юбилей, а пьесы “Царь Федор Иоаннович”, и я не смею за него принять эту честь». От товарищей уже сформированной для Замоскворецкого театра труппы я получил очень ценный подарок: серебряный кованый портсигар с портретом, снятым с картины Репина «Иоанн Грозный, убивший своего сына Ивана», подпись внутри портсигара была такая: «Славному и доброму сыну от Грозного отца». Много приходило еще народа с цветами, венками и приветствиями, но тут кто-то, должно быть, меня любивший, велел дать звонок для поднятия следующего занавеса, и все разошлись. Гастроли мои в Замоскворецком театре продолжались два месяца, затем я поехал по Западному краю.