Я сейчас же пошел в театр МХАТ[184], опять пешком, но уже с бодрым настроением. В театре оказалось, что Чехов еще не приходил, я сел поджидать его на желтый деревянный ларь в швейцарской, как раз против входной двери, чтобы не пропустить прихода Михаила Александровича. Тогда ко мне подошел Берсенев, напомнивший мне, что он приходил ко мне в уборную на Лозовой, где я играл «Привидения», а он сделал на железнодорожном билете остановку, чтобы смотреть спектакль. Он повел меня в артистическое фойе. Многие, знавшие меня, тотчас же подошли ко мне, напоминая о том, где каждый со мной познакомился. Я исколесил всю Россию и перевидал, — и меня перевидало, — множество народу. Молодежь сначала ко мне присматривалась довольно робко, потом стала расспрашивать меня о моих приключениях. Много наслышались они о моей сумбурной жизни, а потому сейчас так плотно и тепло окружили меня и внимательно прислушивались к каждому моему слову. Я чувствовал их симпатию к себе и, охваченный желанием стряхнуть с себя удручающее состояние моего духа, начал забавлять тесно обступившую меня молодежь рассказами из актерской, старых времен, жизни. Все больше и больше народу обступало меня. Кто-то спросил: «Зачем вы не записываете все о вашей такой богатой творческой жизни? Ведь этой книгой вы бы оставили себе “вечную память”». Я сказал, что уже начал писать воспоминания. Кто-то спросил, какое название будет носить будущая книга. Я ответил: «Жизнь и творчество русского актера Павла Орленева» и в скобках: «К сорокалетнему юбилею». — «А когда вы справляли свой последний юбилей?» — «Никогда, — ответил я, — ибо я всегда считал празднование юбилея занижением своего достоинства, выставлением себя напоказ». Все закричали: «Вы не для себя, а для всей громады актерской России должны устроить этот общий, наш актерский праздник». Тут как раз вошел М. А. Чехов и, узнав, в чем у нас дело, стал также уговаривать меня устроить в Большом театре свой сорокалетний юбилей. В конце концов я сдался, это значило: «пойти на этот компромисс».
Михаил Александрович, услыхав мою просьбу о «Павле I», огорчил меня, сказав, что он только сегодня узнал, что съемка этой картины запрещена киноцензурой. Находившийся в театре мой старый знакомый З. Г. Дальцев увел меня в свою контору академического Малого театра и потом к директору В. К. Владимирову. Владимиров напомнил мне, что он, будучи актером, в Симферополе играл со мной два раза студента Разумихина в «Преступлении и наказании» и что я его очень хвалил за искреннюю игру в сцене признания Раскольникова в убийстве. Тут же решили принципиально в конце этого сезона устроить мой сорокалетний юбилей. Идя домой, я весь был переполнен радостью. Мне думалось, что опять настанет прекрасная и светлая пора в моей жизни.
Долго я не решался на выбор пьесы для юбилея. Что-то сидящее внутри меня настойчиво упрекало меня за компромисс, на который я так необдуманно решился, помня о своих голодных детях. Я вспомнил одну раскольниковскую фразу: «Я такая же вошь, как и все». И это так подходило тогда к моему мучительному состоянию. Все время повторял я про себя эту фразу. И вот я бросился к Дальцеву с твердым и непреклонным моим решением: играть в юбилей Раскольникова и только Раскольникова. Дальцев, искренне любящий меня, понял мою мысль и с охотой взял на одного себя устройство моего юбилея.
Юбилей был большим и торжественным для меня праздником[185].
В утро юбилея актерская московская громада хотела чествовать меня с хорами, речами и двумя оркестрами и киносъемкой на дому у меня, на балконе у театра «Эрмитаж». Но я, узнав про это, заявил З. Дальцеву, что сбегу с утра куда-нибудь в деревню и вернусь оттуда только лишь к спектаклю. Им пришлось отменить намеченное торжество.
В день юбилея я получил душевный подарок, который доставил мне огромную радость. Это было письмо, переданное мне перед самым юбилеем, от Константина Сергеевича Станиславского. К. С., как я позже узнал, в день юбилея пришел ко мне, поднялся по скверной тяжелой лестнице моего общежития в мою скромную квартирку. Вот что он мне писал:
«Дорогой и сердечно любимый Павел Николаевич. Доктор не разрешил мне быть на вашем сегодняшнем торжестве сорокалетнего юбилея, так как я еще не оправился вполне после болезни, но мне во что бы то ни стало хотелось сегодня видеть и обнять вас. Поэтому я поехал к вам на квартиру. К сожалению, я попал не вовремя, так как вы отдыхали пред спектаклем, и я не решился беспокоить вас. Мне остается последнее средство, то есть письменно поздравить вас и мысленно обнять. В торжественные минуты человеческие сердца раскрываются и хочется говорить о самых лучших и сокровенных чувствах, которые скрывают в обычное время. Я пользуюсь таким моментом сегодня, чтоб сказать вам, что я искренне люблю ваш прекрасный, вдохновенный талант и его чудесные создания. Я храню об них дорогое мне воспоминание в самых сокровенных тайниках моей души, там, где запечатлелись лучшие эстетические впечатления. Спасибо за них и за вашу долгую и прекрасную творческую деятельность. Она, как никогда, — нужна теперь в трудное, переходное время для нашего искусства. Будьте же бодры, здоровы и сильны, чтобы еще долго радовать нас вашим талантом и его новыми созданиями.