В газетах и афишах объявили гастроли Г. Н. Федотовой — и для первого ее спектакля пьесу «Арказановы»[18]. Я ужасно обрадовался, надеясь показать ей, каким я стал прекраснейшим актером, так как за роль Бориса Арказанова меня и пресса и все актеры всегда хвалили. Я уходил среди акта с аплодисментами и считал эту роль своей коронной. Приезда Гликерии Николаевны я ожидал с трепетом. Я считался ее любимым учеником, и мне хотелось показать ей, каким я стал теперь актером. Встречать Г. Н. отправилась на вокзал вся труппа. Цветы, приветствия. Вот Гликерия Николаевна в театре, она в качестве режиссера садится около суфлера. Я находился под влиянием Иванова-Козельского и в этой роли давал его интонации. Выйдя на репетиции на сцену, я начал говорить тоном Козельского, обращаясь к своему партнеру, доктору Тимирязеву: «О чем мама говорила, что сделалось с мамой? Она прошла мимо меня такая бледная, такая расстроенная. О чем она говорила?» Гликерия Николаевна остановила репетицию (она сидела на режиссерском месте): «Орлов, подите сюда, что с вами сделала провинция? Откуда у вас этот деланный тон? Где ваши сердечные интонации?» Я обиделся и говорю, что эту роль я играл много раз и имел в ней большой успех. Она мне ответила: «Бросьте этот фальшивый тон Козельского и заговорите своим голосом». Кругом нас собралась толпа. Многие актеры хихикали, от этого я еще больше взволновался, раздражился и говорю: «Не брошу». Тогда она настойчиво мне повторила: «Орлов, вы видели, ко мне сейчас подходил Дмитрий Афанасьевич Бельский? Подойдите ко мне и спросите меня своим настоящим тоном: “Гликерия Николаевна, о чем с вами говорил Дмитрий Афанасьевич Бельский?”» Я упрямился. Она же настаивала. Наконец властно сказала: «Если вы не уважаете во мне учительницу, то уважайте женщину». Водворилась кругом мертвая тишина, и я чуть не со слезами в голосе сказал: «Гликерия Николаевна, о чем с вами говорил Дмитрий Афанасьевич Бельский?» — «Вот, — опять сказала она властно, — ступайте и продолжайте вести всю сцену этим тоном». Я, взволнованный и пристыженный, сейчас же пошел репетировать, и тут же, репетируя своим, Орлова, тоном, понял заблуждение свое играть тоном Козельского и сердцем всем почувствовал, что Гликерия Николаевна с этого момента меня спасла и возродила как актера. После репетиции она поманила меня к себе рукой и, потрепав тихонько по щеке, сказала: «Ну что, дурачок, теперь ты понял?» И, обняв меня, поцеловала. Всю жизнь я помню этот случай и Гликерию Николаевну.
1888 год. Нижний Новгород. Антреприза Д. А. Бельского. Я служил, получая 50 рублей в месяц. Была сильная труппа: известный артист Петр Кузьмич Красовский, драматический герой Николай Аркадьевич Мичурин-Самойлов, Журавлев, Малиновская, Бауэр, Коралли-Торцов и многие другие[19].
Я жил в ужасных условиях с суфлером И. Н. Плотниковым (впоследствии актером-резонером). Мы жили в гостинице Бубнова. Занимали большой неуклюжий номер. Спал я на разбитом диване. По вечерам собиралась большая компания играть в карты, почти каждую ночь после спектакля играли в «волка» (тогдашняя азартная игра). Мебели нет. Садились на ручки дивана, на котором я спал. Играя, волновались и прыгали на мне, не давая спать.
Играл я мало, но, на мое счастье, поставили водевиль Мансфельда «С места в карьер» и назначили роль простака Коралли-Торцову, занимавшему амплуа первых простаков. Он отказался от нее, сказав, что эта роль ему не по достоинству — слишком мала. Бельский передал ее мне. Это была роль мальчика сапожника, почти без слов, как говорится, «без ниточки». Я попросил мне дать прочесть пьесу и, выучив ее всю наизусть, сейчас же приступил к работе над ролью «с закрытыми глазами» и при этом вспомнил, что я по матери тоже внучек сапожника. Я весь сосредоточился, весь ушел в работу. Я вспомнил виденную мною в Третьяковской галерее картину Маковского, на которой изображен худой, забитый мальчонка сапожник и приехавшие к нему его родители крестьяне, отец и мать[20]. Когда я глядел на картину, меня особенно поразила худая, бледная и грязно-испитая наружность мальчика со следами грязных, очевидно — хозяйских пальцев на лице. И тут же я вспомнил, что ведь и по нашему, рядом с гостиницей, переулку я очень часто встречал такого же рваного и грязного мальчишку сапожника. С этого момента я ежедневно выходил на охоту в соседний переулок и подкарауливал добычу. Однажды я увидал его, когда он шел по переулку, неся в руках починенные галоши, но, увидя на тумбе воробья, он, желая его подшибить, надел на свои ноги галоши, поднял с земли камень и размахнулся, а я схватил его за шею сзади. Обернувшись в страшном испуге, он дал мне этим моментом грим и мимику для моей новой роли. Мальчика я тут же привел в свой номер и дал ему в обмен за его штаны, рваную рубаху и грязный фартук свой пиджачный костюм, а его костюм отдал прачке выварить в котле и с ним не расстаюсь до сих пор, храню его как дорогую память… Весь этот фарс идет под беспрерывный хохот публики, почти доходящий до истерики, но у многих я вызывал слезы своим толкованием внутреннего мирка моего мальчика и сумел вынести все прочувствованное и внутри себя вымученное на сцену с полной победой[21]. Эта роль произвела переворот в моей жизни, но об этом позже.