В то же время родственник графа Толстого (автора трилогии) Хитрово затащил меня к министру Ермолову. Хитрово был и поэтом. Позднее он мне подарил книжку своих стихов. Как-то раз он попросил для своей матушки, приехавшей из Калуги, прочесть несколько отдельных сцен из трагедии «Царь Федор», так как в театр она не могла ходить по случаю траура. Я условился, что если почувствую усталость, то немедленно прекращу чтение. Очень волновался, так как пришлось читать за всех действующих лиц. Я прочел всю пьесу подряд, а во время маленьких антрактов подогревался коньяком. Здесь я встретился впервые с Владимиром Сергеевичем Соловьевым, от лица и глаз которого я не мог оторваться.
Но где я любил бывать, так это у Николая Георгиевича Гарина-Михайловского, знаменитого инженера и славного писателя, автора «Детства Темы», «Гимназистов», «Студентов», «Инженеров». Он был другом нашего театра и ставил там свою пьесу «Орхидея», в которой мне очень удалась роль пьяницы студента[58]. Знакомство наше началось еще до постановки «Царя Федора», он всегда старался привести меня к себе вместе с моей гитарой. После успехов в «Федоре» каждую неделю наша труппа артистов собиралась у Н. Г. Михайловского. Вокруг него всегда было много молодежи, студентов и курсисток. Все они его очень любили. Это были незабвенные вечера (пение, музыка, гитара, рассказы).
В один из вечеров я пришел радостный, что наконец-то завтра подпишу контракт в Озерки к Казанскому. Ведь предлагают мне тысячу рублей в месяц, с тем, чтобы я сыграл не менее пятнадцати раз царя Федора. Для меня тогда это была большая сумма. Я получал до «Федора» только 250 рублей в месяц, так как мне сбавили 50 рублей, как я уже говорил. После третьего спектакля «Федора» дирекция торжественно пришла на сцену и, сказав мне несколько теплых слов, предложила прибавку в 250 рублей (всего 500). Хотели уравнять меня с первыми персонажами, получавшими 500 рублей: Бравичем, Тинским, Бастуновым и Михайловым. Услыхав это, я обиделся и сказал: «Мне судьба послала подарок, судьба меня и наградит. Вы можете только сбавлять, а не прибавлять». Суворин, услыхав эту фразу, насторожился и спросил меня: «В чем дело?» Я рассказал ему про случай, бывший со мной. Он, как и все, узнавши только теперь об этом, страшно возмутился и стал кричать: «Я в этом театре больше оставаться не желаю». И быстро пошел к выходу. В конце концов он написал мне очень трогательное письмо и предложил взять мне полный без расходов бенефис в одиннадцатое представление «Царя Федора Иоанновича». Я согласился и посоветовался с практическими товарищами. На шестом спектакле пошел в контору дирекции и настоял, чтобы до одиннадцатого спектакля не сбавляли цен, повышенных только на восемь спектаклей. Дирекция согласилась. Сбор у меня был полный, и по моим бенефисным ценам они продолжали ставить «Царя Федора» ежедневно, делая все время аншлаги. В первый сезон я сыграл «Царя Федора» более ста двадцати раз[59]
Суворин вообще ко мне очень хорошо относился, любил меня, говорил: «Что вы никогда не попросите меня написать о себе? Вы какой-то бессребреник». Особенно он меня растрогал в случае с моим отцом. В один из спектаклей «Федора» казенные места все были заняты, а мой отец каждый раз смотрел «Федора» и говорил мне: «У тебя сегодня опять новое вот то-то и то-то, все по-другому, лучше, чем всегда». Он очень этим радовал меня. Как-то я привел его на сцену и поставил смотреть меня из-за кулис. Суворин, проходя через сцену в свою ложу, увидал постороннего человека и сказал: «Послушайте, собственно говоря (это была его поговорка), почему вы здесь? Кто вам дал разрешение?» — «Меня поставил сюда мой сын Павел Орленев, играющий царя». Суворин очень растерялся, сконфузился, начал извиняться, пригласил в свою ложу и посадил на свое место около барьера. И здесь в антрактах много говорил хорошего отцу: «Он у вас какой-то особенный, не от мира сего».