Пока мы готовились к поездке, сезон в Малом театре продолжался. В то время моими ролями были, кроме «Царя Федора», Дидье в пьесе «Сверчок», Тимошка Скоморох в «Девичьем переполохе» и в «Дон-Жуане Австрийском» — мальчик Пабло. Работал я над этими ролями самым примитивным образом. Я часто кутил и проводил бессонные ночи, и была у меня странная манера засыпать за столом, среди пирующих. Обыкновенно уснув всего на несколько минут на руке, просыпался опять одушевленный, горящий, и тут же среди пьющих людей ко мне приходили вынашиваемые мною очередные образы, и я выхватывал из кармана карандаш, делал пальцем условный знак: «не мешайте», и что-то быстро записывал на манжетах, иногда у меня записями были переполнены все манжеты, на которых я отделывал роли. Каждый раз жена моя переписывала дома, и часто среди записей попадались такие штрихи, которые многое в роли освещали. Так я работал вплоть до самого Раскольникова.
Пресса меня осыпала похвалами. В конце сезона у нас дебютировала в «Грозе» Юлия Ивановна Журавлева. Я играл с нею, как и в первом сезоне, роль Тихона. Меня страшно интересовало, что напишет рецензент Россовский. На другой день читаю: «Роль Тихона у Орленева — это нечто необыкновенное, моментами он напоминал великого Мартынова»[60]. Я разыскал в старых рецензиях его же критику о «Грозе» и наклеил обе подряд на картон с надписью: «До и после Федора».
Вскоре после этого было сотое представление «Царя Федора», и на другой день опять появилась статья Россовского, в которой он пробирал дирекцию, не удостоившую даже скромным венком «удивительного артиста, сделавшего ей сотню полных сборов»[61]. На сто первое представление ко мне в уборную пришел растерянный А. С. Суворин и сказал мне: «Орленев, бессознательно произошло с нашей стороны невнимание. Я буквально все это время был завален делами по издательству. Скажите, что вы для себя хотите?» Я сказал, что я ничего и не ожидал. Он настаивал. Но в это время мне подали телеграмму от артиста Мячина, гласившую: «Ты теперь в силе, устрой меня в Малом театре на следующий сезон». Тогда я сказал: «Вот сделайте для меня, Алексей Сергеевич, подарок, — возьмите его!» Суворин просил телеграфировать Мячину, что он принят. «Ну а для себя что вы хотите?» У меня явилась оригинальная мысль. В это время как раз вывесили запрещение приносить в уборные артистов крепкие напитки. А так как я не мог играть, «не поправившись», я постоянно занимался изысканием, где бы занять денег, чтобы достать коньяку. Вот я вместо подарка и попросил Суворина дать мне карт-бланш, чтобы по моей записке все приносилось из буфета. Он разрешил, а директора его за это очень упрекали, потому что другие актеры, узнав об этом, стали меня просить выписывать напитки и для них, и — о ужас дирекции! — из буфета на огромном подносе через сцену носят в уборную множество разнообразных напитков. Вскоре сезон был закончен, я получил роль Раскольникова в переделке Якова Дельера[62].