На второй неделе поста мы отправились в поездку. По просьбе министра Хилкова достали отдельный вагон. Народу было более пятидесяти человек. Мы взяли почти весь состав труппы Малого театра; десять сотрудников-статистов, пять портных, трех парикмахеров, костюмов более восьмидесяти, всю бутафорию и даже колокола и опытного из Москвы звонаря. Наши декорации были очень велики, и для небольших театров мы заказали дубликаты. Маршрут наш: Тула, Орел. Курск, Харьков, Киев, Екатеринослав, Елисаветград, Николаев, Херсон, Одесса, Бердичев, Житомир, еще Киев, затем Тифлис, Баку, Новороссийск, Батум, Ростов и далее на запад.
Сыграли в Варшаве шесть спектаклей подряд в Большом театре. После первого представления режиссера князя Оболенского вызвал к себе генерал-губернатор князь Имеретинский и предложил ему сказать Орленеву, чтобы он не изволил хвататься за бородку, так как это жест его императорского величества. Ленский дал ему за меня подписку. На третьем спектакле случился скандал. Во время пятой картины, когда царь Федор малодушно говорит Годунову: «Да нету, шурин, нету, будет все по-твоему», — из второго ряда вдруг кто-то бросает бинокль с криком: «Не позволю оскорблять царя!..» Бинокль попал в Казимира Бравича, который играл Шуйского. В театре — крики, истерики, пришлось опустить занавес. Бросившего бинокль увели в участок. Он оказался ненормальным субъектом. Занавес не пришлось поднять: как раз в этот момент объявили публике, что в Крыму скончался от чахотки цесаревич Георгий[63]. Следующие два спектакля были из-за траура отменены. Мы, желая использовать варшавские красоты и буфеты, целых два дня пили без устали и без надежды. Ленский объявил актерам, что после второго предупреждения он отправит виновного обратно в Петербург. Несколько раз звал меня для подписывания приговора об отставке некоторых пьяниц, я резонно отвечал ему: «Я не судья им, — я вместе с ними пью». Он несколько раз вызывал меня на суд пьяниц товарищей, и каждый раз я, заступаясь за приятелей, давал ему обет не брать ни капли вина в течение трех дней. И точно, как ни было мне тяжело, я удерживался от питья. В трезвые дни я приступал к работе над Раскольниковым.
В труппе были хорошие люди. Я особенно дружил с Казимиром Викентьевичем Бравичем и Николаем Николаевичем Михайловским, студентом, сыном знаменитого публициста. Помню, в Одессе мы с ним в зверинце купили маленькую хорошенькую обезьянку Машку. Жила она у нас по очереди, по три дня. Вот она и спасла мой заработок — восемь тысяч. Как-то раз в Одессе (поездке было ровно месяц) Ленский, подсчитав доход, послал позвать меня из соседнего номера, где жил я, чтобы сдать следуемые мне деньги. А накануне после спектакля «Царя Федора» со мной произошел необычайный случай. Когда я выходил из театра после спектакля, меня поджидала какая-то молоденькая девушка и, сказав: «Ведь вы Орленев?» — взяла внезапно мою руку и несколько раз крепко поцеловала. Я, конечно, оторопел, она же разрыдалась и пошла вперед, нервно шатаясь. Я поддержал ее, утешил, успокоил и, проводив ее домой, рядом с театром, сказал, что я с ней завтра поговорю, и просил ее прийти в час дня на Приморский бульвар. Вот тут-то и случилась оказия. Как раз в эти три дня гостила обезьянка у меня. Когда за мной прислал Ленский слугу, обезьянка, испугавшись, бросилась на кровать к моей жене и сонную ее так испугала, что с ней началась истерика. Я бросился скорее за женой Ленского, Ленский и его жена, схватив флакон с одеколоном, бросились к нам в номер и стали приводить в чувство мою жену. Их номер рядом был раскрыт настежь. В это время у Ленского сидел какой-то администратор, пришедший по театральным делам. Когда все успокоилось, мы с Ленским пришли к нему подсчитывать доходы, а жена его осталась у меня. Он показал мне все отчеты, предложил мне расписаться и начал доставать деньги, но денег у него не оказалось. Он растерялся, стал нервно раскрывать столы, искать в карманах, нигде денег не было. Тогда он вспомнил, что уложил все шестнадцать тысяч в дорожную сумочку, которую повесил на спинку своего кресла, но сумки там не оказалось. Переполох был большой. Сидящий за столом администратор стал показывать свои карманы, прося при этом обыскать его. Ленский позвонил полицеймейстеру (в номере был телефон) и, объявив ему о пропаже шестнадцати тысяч, просил приехать и прислать сыщиков. Актеры почти все жили в этой же гостинице, все сбежались в номер к Ленскому и приняли участие в поисках пропавших денег. Общее смятение. Я же, вспомнив про назначенное в час свидание на бульваре, отвел Казимира Бравича в свой номер и упросил его дать мне взаймы сто пятьдесят рублей. Вечером мы должны были выехать в Кишинев на два спектакля «Федора». Весь этот день я провел в дивном настроении, катался на парусной лодке, ездил на Фонтаны, все время был на воздухе, день был солнечный, прекрасный, барышня оказалась хорошей музыкантшей, и я наслаждался ее чудесной игрой на фортепьяно. На вокзал приехал я минут за двадцать до отхода. Встретили меня товарищи радостно и заявили мне, что деньги отыскались. Я предложил пройти в буфет и выпить за успех. Бравич рассказал мне следующее. Искали пропавшую сумку сыщики по всей гостинице, переворачивали мебель, вынимали ящики из всех комодов и шкафов. Нигде и ничего. Вдруг раздался резкий обезьяний писк. Все насторожились. Звук слышался из-под кровати. Тогда кровать перевернули и там нашли зацепившуюся за матрасную пружину обезьянью лапку и меж пружинами же спрятанную сумку. Все догадались, что в отсутствие хозяев администратор засунул сумку за пружины, но из моей комнаты сбежала обезьяна и забралась под матрац.