В Ялте. — Пьеса Ибсена «Привидения». — В гостях у А. С. Суворина в Феодосии. — Свидание А. П. Чехова с А. С. Сувориным. — Знаменательный разговор. — Актер Любский. — Спектакль в Гурзуфе. — Скандал в Батуме. — Хлопоты о «Привидениях». Переговоры с В. А. Неметти. — Поездка за границу. — Смятение духа. — Возвращение в Россию. — Курьезная встреча. — Бегство от чествования — В Петербурге. — Б. В. Томашевский. — Работа над ролью Освальда. — Провал спектакля. — Встреча с политическими ссыльными в Вологде. — В Чернигове. — В Полоцке. — И. П. Артемьев. — Цензор Литвинов. — Ловкий трюк. — Разрешение к постановке «Привидений». — Гастроли у В. А. Неметти.
В Ялте я снова потянулся к работе. Алла Александровна Назимова предложила мне прочесть пьесу Ибсена «Привидения» («Призраки») в переводе Бальмонта. Сразу я всю пьесу не понял, но некоторые места очень меня привлекли. Я написал Письмо К. Д. Набокову, владевшему немецким языком, и просил его перевести «Привидения» возможно скорее и, если перевод мне понравится, дать мне эту пьесу в полную монополию. С нетерпением ожидал я его перевода, продолжая вчитываться в перевод Бальмонта. Наконец письмо от Набокова с его согласием я получил.
В этом письме он, между прочим, писал мне, что А. С. Суворин узнавал у него мой адрес и обмолвился такой фразой: «Знаете, Набоков, в России только два интересных молодых человека — это Чехов и Орленев, и я их обоих потерял». Письмо Набокова бесконечно меня обрадовало, и я поспешил поделиться своей гордой радостью с А. П. Чеховым.
Антон Павлович был в это время с Сувориным в тяжелых отношениях и, кажется, очень был этим удручен. Дружеские отношения их оборвались после того, как Антон Павлович возвратил ему квитанцию на получение газеты «Новое время» после «Маленького письма» Суворина, напечатанного по поводу студенческих беспорядков в Петербурге 4 марта 1901 года. А. П. Чехов много раз в разговорах со мной бережно и любовно вспоминал о старике, к которому был очень привязан, и неоднократно говорил мне, что и я его чуткости должен быть очень обязан.
Как раз после письма Набокова я получил телеграмму от А. С. Суворина: «Прошу навестить меня в моей феодосийской вилле, буду рад встретиться. Любящий вас Суворин». Я очень обрадовался и сейчас же полетел к нему. Два дня прошли как одна минута; он как бы позабыл нанесенные ему мною обиды и этим меня очень умилил и растрогал. На третий день я собрался в Ялту. Мне необходимо было играть там сборный спектакль. А. С. так меня трогательно удерживал побыть с ним подольше, что я предложил ему самому съездить в Ялту и кстати повидаться с Антоном Павловичем. Ему моя мысль очень понравилась, и я обещал ему устроить их свидание на нейтральной почве.
Приехав в Ялту, А. С. остановился в гостинице «Россия» в большом номере с телефоном, а я немедленно отправился в гости к Антону Павловичу. Через час, как мы условились с Сувориным, он мне позвонил. Я в телефонном разговоре с ним говорил: «Да я у Антона Павловича, сижу с ним в кабинете, он сегодня веселый, хорошо себя чувствует, шлет вам свой сердечный привет. Да вот я ему сейчас передам трубку», — и говорю Антону Павловичу: «Антон Павлович, с вами хочет поговорить Алексей Сергеевич». Антон Павлович невольно должен был взять трубку, и они сначала немного сухо, а потом все более сердечно говорили, и последние слова Антона Павловича были: «Да приезжайте хоть сейчас, я буду очень рад». Я бросился к Антону Павловичу и сказал: «Наконец-то мне удалось для вас хоть одно хорошее паломничество устроить, а сейчас я не желаю вам обоим мешать, побегу на свою репетицию». Суворин пробыл в Ялте три дня, и они с Чеховым все время почти не расставались[97].
Как-то раз на террасе сидели они вдвоем и часа два без умолку разговаривали… О чем только они не вспоминали, в какие области не заносились! При таком незабываемом, удивительном разговоре время проходило совсем незаметно. А я сидел и думал про себя, какие это исключительные, бесконечно интересные люди, чего только они не переживали, о чем только не читали, ко всякому вопросу подходят они по-своему, А вот я сижу среди них, подавленный, и даже в разговор вступить не смею. Ничего-то я не знаю, ничего не умею.
Когда А. С. Суворин уехал, я под пережитым впечатлением сказал об этом Антону Павловичу и прибавил: «А вы в разговоре со мной несколько раз намекали мне на мою интеллигентность… Какой же я интеллигент, если я ничего не знаю». Он сказал: «Да, Орленев, вам помогает разбираться во всем ваша большая, исключительная интеллигентность — ее в вас разбудили не гимназия и не университет, а ваши роли, в изучение и обдумывание которых вы так упорно, так проникновенно углублялись; вам помогает творить ваше воображение, ваша душа, воля, ваш темперамент…»