На другой день мы вместе с Антоном Павловичем провожали Суворина в Феодосию. В это же время в Ялте находился и Власий Михайлович Дорошевич. Он тоже бывал у А. П., который любил его и часто смеялся над его остротами. Помню, раз Дорошевич упрекал А. П., зачем он так дешево продал право на издание своих произведений Марксу. А. П. и сам не раз раскаивался в этом, но прибавлял в свое утешение, что Маркс обязан печатать все, что выйдет из-под его, А. П. Чехова, пера. Тогда Дорошевич сказал: «Я бы на вашем месте, Антон Павлович, наставил бы по всей вашей даче столиков, разложил бумаги и чернил на них, усадил бы гуляющих по Ялте без дела молодых литераторов, заставил бы их строчить с утра до ночи, что им в голову взбредет, — а вы только бы разгуливали, да фамилию свою под их стряпней подписывали, да Марксу бы и отсылали; поверьте, он бы скоро не только от контракта отказался, но и неустойку громадную вам предложил». А. П. очень смеялся.
Один разговор с Дорошевичем по возвращении от А. П. решил мою дальнейшую участь… У меня все-таки где-то бессознательно в душе шевелились сомнения, не пойти ли мне в какой-нибудь хороший театр на постоянную работу, особенно после настойчивых уговариваний А. П. пойти к Станиславскому. Я любил В. М. Дорошевича и верил ему. Рассказав о сомнениях своих, я просил совета, как мне быть. Он сказал: «Ведь вы не сами захотели быть гастролером, а вас случай создал; ну и пользуйтесь им, как судьбою своей. Будьте одиноким, разъезжайте и диктуйте законы».
Каждую свободную минуту я думал о новой роли Освальда и чем больше разбирался в ней, тем сильнее охватывало меня какое-то непонятное скорбное настроение.
А в это время приходилось с имеющейся труппой актеров ставить в Ялте случайные спектакли, чтобы зарабатывать на пропитание. Актеров в Ялте из разных городов собралось много. Как-то раз на набережной бросилась мне в глаза знакомая фигура в феске. Присмотревшись, я узнал знаменитого А. К. Любского. Он стоял на набережной и глядел вдаль в бинокль. Фигура была до того красочна, что я долго не сводил с нее глаз.
Любский, как я уже говорил, когда-то гремел в провинции, особенно в волжских городах. Многие города его буквально носили на руках. Он был исключительно гастролером и, олицетворяя в полном смысле Геннадия Несчастливцева, ходил из города в город и покорял своим талантом театры. Но это был человек пламенный и на сцене и в жизни. Он все прокучивал — иногда играл на сцене в таком пьяно-скандальном виде, что не доигрывал спектакля. Часто в костюме и гриме попадал в полицию — вытрезвлялся и направлялся пешком в следующий город. Придет в город и прямо с котомкой в театр, на сцену со словами: «Дайте, бгатцы, загаботать бедному агтисту» (он не выговаривал буквы «р», но это выходило у него очень красиво).
Припоминается его последний скандал в Москве, где он играл в труппе М. В. Лентовского в театре «Скоморох». После спектакля он с друзьями отправился в ресторан Саврасенкова на Тверском бульваре. Там они сильно подвыпили, и, когда за соседний столик усаживалась компания купцов и один из них начал перед закуской креститься на икону божией матери, Любский, обратясь к нему, громко произнес: «Чего ты дугак, кгестишься — эта богогодица ко мне в Сагатове в номега ночевать пгиходила…» Купцы возмутились, послали за полицией, составили протокол, увезли Любского в участок и на следующий день, несмотря на заступничество Лентовского, выслали из Москвы.
Затем я с ним встречался в Петербурге, где он одно время находился в убежище для престарелых артистов, но благодаря своим скандалам там не удержался и был уволен с пенсией в 25 рублей ежемесячно.
Встречаясь с Любским, я уводил его к себе домой и, когда он был трезвый, много черпал от неизмеримой силы этого униженного, но независимого и непримиримого таланта.
Я бесконечно обрадовался теперь, встретив его в Ялте. Мы расцеловались. Я спросил его, что он здесь делает. Он гордо ответил мне, что назначен надсмотрщиком над виноделами. Я был поражен проницательностью тогдашних властей, пустивших такого, как Любский, козла в огород, да еще начальником.
Как раз в это время А. П. Чехов просил меня поставить спектакль в пользу санатория для туберкулезных[98], где он состоял председателем. Я обратился к Любскому с просьбой принять участие в предполагаемом спектакле. Он с радостью согласился, сказав, что может сыграть одну сцену из «Скупого рыцаря» А. С. Пушкина; он также согласился взять на себя роль дедушки в водевиле «Школьная пара». Между прочим в разговоре с Любским я спросил: «Как вы, Анатолий Клавдиевич, с таким небольшим ростом играете Отелло, Макбета?» Он ответил: «Догогой мой, я гасту, когда иггаю».