Я приехал к А. П. с радостным известием об участии Любского. А он меня огорошил словами: «Слушайте, не связывайтесь вы с этим пьяницей — он вам все дело загубит». Я ему говорю: «Не беспокойтесь, Антон Павлович, я буду следить за ним и караулить». Антон Павлович; «Ну вот вместе и напьетесь. Ведь вы, актеры, точно малые дети». — «А кстати, знаете, Антон Павлович, как играли дети: — давайте играть в актеров, говорят они, давайте, давайте! А как? Перепьемся, передеремся и ляжем спать». Антон Павлович: «Ну смотрите, чтобы и вы с Любским так же не сделали». В конце концов я взял спектакль под свою ответственность.
Любский давно не играл и очень загорелся, все время заботился о гриме, костюме, сам занимался бутафорией, оклеивал сундуки, писал декорации — словом, весь отдался спектаклю. Я все время за ним следил, как бы он не напился и не подвел нас. Перед началом спектакля я пришел в уборную в семь часов, Любского там не застал и, узнав, что он только что ушел в буфет, бросился за ним в погоню. В буфете я увидел Любского, что-то таинственно заказывающего буфетчику. Я его окликнул, он немного растерялся и обратился к буфетчику, как бы продолжая прерванный заказ: «Так, пожалуйста, пришлите в уборную стакан чаю и два куска лимона», — с этими словами он направился в уборную, а я спросил у буфетчика, что он заказывал без меня, и узнал, что он заказал двойную («двуспальную») рюмку водки и просил подбавить туда перцу.
Я все время, пока он одевался и гримировался, не отходил от него. Наконец перед самым спектаклем он отвел меня в сторону и умолил меня дать ему выпить большую рюмку коньяку, убеждая меня, что он много лет не играл и очень волнуется. Я распорядился, он выпил и пошел играть. Я стоял за кулисами у окна, и он захватил меня своей мимикой, жестами и толкованием роли. Когда после сцены «Скупого рыцаря» Антон Павлович пришел в уборную, я сказал ему: «Ну что, Антон Павлович, видите, полная победа». А. П. опять меня огорчил, говоря, что он сидел в первом ряду и ничего не разобрал из его слов: «У него, знаете, какая-то неясная речь, он все время шамкает». Я сказал, что можно утешиться и тем, что с голоду он не пропадет, «каша» у него во рту. А. П. улыбнулся и что-то отметил в записной книжке, — он часто делал отметки после моих рассказов.
Однажды сижу у А. П., вдруг звонок по телефону. Зичи, он же студент Авдеев, предлагает устроить два спектакля в Гурзуфе, говоря, что необходимо внести за театр 50 рублей и на остальное (афиши и прочую рекламу) требуется еще 50 рублей. А. П. сказал: «Слушайте, я бы вам дал денег, да ведь вы их пропьете и никакого спектакля не устроите». Я убедил его, что спектакли будут и я ему сейчас же, как сыграю, с большой благодарностью верну деньги. Он дал мне 100 рублей, прося возвратить их непременно, и прибавил, что денег у него очень немного.
Как раз в это время Назимова отправилась на сезон в Вильно к П. П. Струйскому. Через десять дней состоялся первый спектакль в Гурзуфе. Сбор был полный. На другой день утром я был на репетиции второго гурзуфского спектакля и во время антракта зашел в ресторан курорта, попросил бумаги, конверт и написал письмо Назимовой в Вильно. Заклеивая конверт, я обрезал язык. Товарищ Авдеев-Зичи, увидав это, заволновался и сказал, что сейчас же надо дезинфицировать язык, в виду возможности заражения. Он взял в буфете полный бокал водки, дал мне его и просил опустить язык в водку и подержать не менее минуты. Я держал, держал, да и не сдержался; оторвался от бокала и, сказав окружающим меня товарищам: «Мой больной язык пьет за ваше здоровье», — выпил наполненный бокал и велел буфетчику накрыть стол на всю компанию и заморозить побольше шампанского. Мы перепились до того, что отменили спектакль и пешком отправились в Ялту за неимением средств для переезда. Антону Павловичу так денег я на этот раз и не отдал. (Отдал их позже, как расскажу дальше.)
В это время приехал в Ялту Л. О. Шильдкрет и уговорил меня отправиться с ним в поездку по Крыму и Кавказу, прося приготовить новую роль Алеши гимназиста в пьесе Найденова «Дети Ванюшина». Роль после трудностей Достоевского мне удалась сразу. Кстати, в ней я дал несколько новых штрихов, взяв из своей же манеры работать на манжетах. В первом акте, когда Алеша достает карточку своей возлюбленной и начинает декламировать стихи, я ввел в роль деталь — быстро снял манжет и на нем стал записывать продолжение стихотворения, как бы выдавая его за внезапное сочинение собственных стихов, нахлынувших вдохновенно. С тех пор многие актеры играли так же.