Из второй гимназии меня исключили. Случилось это так. Учитель латинского языка, вызвав меня к кафедре, попросил, чтобы я дал ему тетрадь для слов. Я подал — он прочел: «Ты бледна, Луиза, и Луиза моя все меня любит». Это была изучаемая мной в то время роль Фердинанда[5], написанная в тетрадке для латинских слов. Меня посадили в карцер, послали за отцом и исключили. Отец начал хлопотать, чтобы меня приняли в первую гимназию, на углу Каретного ряда и Оружейного переулка. Я со слезами умолял отца отдать меня в театральную школу. Он обещал подумать и дня через три сказал, что был он у знаменитого Самарина, Ивана Васильевича, и тот сказал ему, чтобы я прежде окончил университет. Меня перевели в первую прогимназию, и там я так же не занимался, как и во второй, и только лишь учил стихи, в особенности Никитина и Некрасова. Я читал их товарищам, и многие хвалили.
Как-то раз товарищ Григорий Молдавцев, который тоже хотел поступить на сцену, принес мне газетную вырезку, где было напечатано: «Допускаются к испытанию желающие вступить в драматическую школу при императорских театрах. Просят обращаться к Гликерии Николаевне Федотовой по такому-то адресу, в такие-то часы». Я пошел, удрав из прогимназии с греческого экзамена, пришел в квартиру Г. Н. Федотовой. Она еще не приехала с репетиции, но я уже застал Молдавцева. Наконец приехала Гликерия Николаевна и, увидав нас, сказала: «Боже, какие малютки». Она заставила нас читать. Я прочитал отрывок из стихотворения Никитина «Болесть». Молдавцев начал читать монолог Репетилова из «Горя от ума», растянулся на полу и закричал: «Тьфу! оплошал, ох мой создатель». Гликерия Николаевна даже упала в кресло от испуга. Затем дала нам свою рекомендательную карточку к Погожеву и адрес императорской конторы. Погожее, взяв наши адреса, сказал, что через некоторое время нас вызовут на испытание в драматическую школу.
Через два месяца наконец открылась школа. Преподаватели — Иосиф Андреевич Правдин и Г. Н. Федотова. Были назначены экзамены. Я выбрал то же трагическое стихотворение, но когда начал мрачно читать его, то вдруг всех рассмешил. Я читал, читал, да вдруг остановился и с какой-то невинной, детской улыбкой сказал: «Гликерия Николаевна, я лучше начну с половины, уж очень длинно». Все захохотали, и эксперты решили, что быть мне комиком-простаком, но я тянулся в трагики. Тотчас же после экзаменов назначены были отрывки из пьесы «Наш друг Неклюжев». Ученикам, выдержавшим экзамен, предоставлено было выбрать себе из этих отрывков роли. На первую роль Неклюжева, главного героя пьесы, заявили желание Константин Сергеевич Алексеев (будущий Станиславский)[6], вторым дублером — уже начинающий актер и желающий снова учиться в императорской школе А. М. Звездич, третьим — Лачинов и четвертым претендентом — Павел Орлов, то есть я, шестнадцатилетний. Когда Гликерия Николаевна узнала, что среди Неклюжевых предлагается Орлов, она нагнулась и начала под креслами, столами и даже стульями что-то искать, говоря: «Где же тут еще один Неклюжев?» Тогда все меня осмеяли и дали учить простака Капитошу. Учил меня этой роли, работая со мной над жестами, мимикой, тоном и интонацией, Осип Андреевич Правдин, сам игравший на императорской сцене эту же роль. Роль мне удалась, и когда, с назначением Александра Николаевича Островского инспектором школы и начальником репертуара[7], были разрешены дебюты провинциальным актерам, меня вызвали на императорскую сцену играть в дебют артистки Степановой, племянницы известной драматической артистки Рыкаловой, роль Капитоши, а до этих пор, приучая нас к сцене, занимали нас в Малом театре как учеников-экстернов «на выходах» — в «Грозе», «Побежденном Риме», «Орлеанской деве», «Ричарде III». Все эти поразительные спектакли запечатлелись у меня на всю жизнь. Я всегда стоял одетый и загримированный в выходной роли, изображая «народ». Всегда старался стоять возле Марии Николаевны Ермоловой, не сводя с нее полных преклонения глаз.
Александр Николаевич Островский присутствовал на всех дебютах и после спектакля «Наш друг Неклюжев», на котором я играл роль Капитоши, приказал привести меня к себе в директорскую ложу и сказал режиссеру Черневскому, указывая на меня: «Этого надо взять»[8]. Это меня окончательно укрепило, и я решил весь отдаться душой и телом театру. Островский хотел создать новую школу только для очень способных учеников. В это время появилась пьеса Сумбатова-Южина «Арказановы»[9], где была интересная нервная роль мальчика шестнадцати лет Бориса Арказанова. Мне удалось прочесть эту пьесу и переписать роль Бориса.