Первая мысль о загранице зародилась во мне во время моей мучительной борьбы за «Призраки». В конце концов я утешал себя: ведь если не удастся мне сыграть «Привидения» в России, я поеду в Англию, в Нью-Йорк и там добьюсь своего. В этом заключался какой-то беспечный вызов судьбе. С этих пор меня туда тянуло какое-то смутное влечение. Я неустанно отдавался властным мечтам, без которых мне жизнь не была жизнью.
В то время ко мне приехала переводчица пьесы Пшибышевского «Ради счастья»[116]. Я прочитал пьесу, и обе мужские роли в ней мне понравились. Пьеса меня очень устраивала, в ней было четыре действующих персонажа, к тому же и одна декорация. Поехал я к Павлу Павловичу Гайдебурову и Скарской и предложил им ехать за границу с двумя пьесами: «Привидения» и «Ради счастья».
Они согласились принципиально, заявив, что утвердительно ответят мне из Старой Руссы, среди лета[117]. Но Бравич продолжал настаивать на Петербурге, предлагая ставить «Привидения», а также для меня и «Уриеля Акосту» с Юдифью — Комиссаржевской. Соблазн был для меня велик, но от мечты моей не так было легко мне отказаться. Я долго колебался. Назимова, боясь, что я тянусь за границу без всяких планов и, главное, без средств, напомнила мне о сидении у «рек Вавилонских», когда без денег мы застряли в Белладжио, на дивном озере Комо. Я очень хотел вступить в организующуюся труппу и предложил записанных мной в «поминание» прекраснейших актеров отдать их театру. Пришел я к Бравичу, и написали мы с ним предложения Илье Уралову, Александровским, Слонову и Вронскому с Верою Семеновной Кряжевой. Я им писал, что 99 процентов за то, что и я тоже вступлю в театр. Но окончательно я не решил. Все, кроме Вронского и Кряжевой, покончили в театр Комиссаржевской[118], а я через неделю отказался и двинулся в поездку с пьесой Ибсена.
Состав был следующий: Е. Н. Горева — мать Альвинг, И. П. Вронский — пастор, Алла Назимова — Регина, Омарский — Энгстранд; администратор Б. Киселевич. Пьеса шла без суфлера. Играли каждый день, мелькал беспрерывный ряд городов. По одному спектаклю ставили мы в городе. Редко приходилось в гостиницах располагаться; большей частью с вокзала прямо ехали в театр; спектакль окончим — и на вокзал, в вагон садиться. Как в тумане все неслось. Рядом с большими городами мы не пропускали и маленьких, играли на каждой станции: в Горловке, Дружковке, Константиновке, Синельникове, Лозовой — всюду, где был хотя бы маленький клуб. Мне в опьянении моем чудесном казалось, что я развожу проповедь по всем углам, будя народ жгучими словами: «За грехи отцов ведь дети отвечают».
В отчаянии от нашей бешеной скачки была Горева: она была уже почтенной матроной, как Любский называл ее, имела массу разнообразных привязанностей. Ей сопутствовала ее задушевная подруга Карпенко. Когда-то богачиха, положившая все средства на создание театра имени Елизаветы Горевой в Москве, теперь же обедневшая и жалкая, приютилась она у Горевой и разъезжала с ней, заботясь и о болонках и об образах с лампадами, без молитвы перед которыми в уборной перед выходом не начинала Горева спектакля. Нас это сначала забавляло, когда же из-за этого религиозного зуда мы рисковали не попасть на поезд, то стали возмущаться. Я раз не сдержался и сказал Горевой: «Молитесь вы усердно, а играете так, что хоть святых вон выноси». Она очень оскорбилась и заявила мне, что кончит месяц и больше не поедет с нами: «Ищите другую исполнительницу». Как раз в это время приехала к мужу Вронскому В. С. Кряжева, желая покататься с нами по Волге. Вера Семеновна много и часто сомневалась в своем таланте и окончательно решила сойти со сцены и заняться каким-нибудь другим трудом. Я, услыхав об этом от Назимовой, напомнил ей о Витебске, где она со мной прекрасно сыграла ряд ролей и на меня настолько повлияла, что я ее внес в свое «поминание». Я тут же предложил ей заняться ролью Альвинг, чтобы поехать с нами дальше, заменяя Гореву. Она отказывалась, а я все же настоял и попросил Аллу Назимову пройти с ней роль. Через три дня Назимова сказала, что Кряжева играть будет прекрасно в сравнении с Горевой, которая впадала в ложный пафос, ей присущий. Так началась у меня карьера Кряжевой, — она не раз мне потом говорила: «Я вам обязана моей карьерой. Вы навели меня на путь».
Весну встречали мы в Крыму. Из Севастополя послал я телеграмму в Ялту, где мы должны были играть спектакль, Антону Павловичу Чехову, прося его прийти на «Привидения»[119]. После второго акта он зашел в уборную ко мне, спросил, где буду я на страстной неделе? «Играть ведь все равно нельзя, — так не приехали бы вы ко мне?» Конечно, я с радостью и благодарностью согласился. Тут же я отдал ему и те 100 рублей, которые брал для Гурзуфа[120].