Второй случай был с Бравичем в ресторане у Стемпковского. Мы завтракали там несколько раз, и нас уж знали. Помню, как-то приходим мы и садимся за стол. Нам кельнер подает меню, мы выбираем, как вдруг администратор ресторана, похожий на магната, с величественной фигурою и надменным лицом подходит к нам и, властным жестом отправив кельнера, сам принимает наш заказ и медленно уходит. Я спросил Бравича, в чем дело. Он мне сказал, что этот человек у них в большом почете, он старый ветеран Стемпковского и принимает заказы лишь у Генриха Сенкевича — польского кумира.
В Вильне на спектакле «Привидений» ко мне в уборную зашел актер Харламов. Он уж знал, что я скоро собираюсь за границу, и предложил мне прочесть рукопись чириковской пьесы «Евреи». На другой день он мне принес ее в гостиницу и, сказав, что у него два экземпляра, мне подарил один. Зная, что пьеса эта запрещена в России, я с любопытством прочитал ее, но она меня не захватила.
Из Вильны отправились мы в Ковно, Шавли, Либаву, Ригу. Играли здесь в театре «Улей», где были первые мои шаги. К нам на спектакль пришла курсистка, с которой я встречался в Белладжио на Комо. Я посвятил ее в свой заграничный план и кстати рассказал, что я недоволен пьесою «Евреи». Она мне предложила прочитать повесть Семена Юшкевича «Евреи», изданную в Мюнхене, у ней случайно оказался экземпляр. Я принялся читать повесть и сильно ею увлекся. Я принялся соединять два произведения в одно, и получалась захватывающая вещь. Сейчас же я начал строить планы на будущее, решив везти в Америку одну только пьесу, предвидя успех… Тоска, охватившая меня и терзавшая в последнее время, оставила меня, и я почувствовал в себе непреодолимое желание играть Нахмана. Для меня «захотеть» — все, и я, весь охваченный трепетным, могучим вдохновением, сейчас же решил приняться за работу.
Поездку мы уже заканчивали. Отправился я с Назимовой в Ялту. Там было очень многолюдно, шумно, встречались каждый день знакомые, а мне работать надобно всегда в полном уединении. Опять затосковал я, да и Крым мне как-то опротивел. Драгоценного Антона Павловича не стало[123], и Ялта без него все краски потеряла. Встретился я на набережной с Л. О. Шильдкретом. Он предложил мне поехать с «Привидениями», играть через день, а по утрам и в свободные дни отдаться работе над ролью Нахмана в «Евреях». Меня этот проект устраивал, и вот опять поехали мы по России с новой труппой, только В. С. Кряжева и Вронский оставались из прежнего состава; Регина же и Энгстранд были другие.
Мне после каждой созданной мной роли необходимо было, как роженице, очиститься, чтобы приняться за новую работу. В таких случаях я всегда принимал «ванны духовные», то есть долго, много и жадно пьянствовал. Потом сразу все кутежи бросал и, прострадавши в одиночестве дня три-четыре, со всею страстностью садился за работу, оставаясь в полном уединении. В то время со мной ездил, играя Энгстранда, талантливый актер Володя Костровский, который обожал Антона Павловича, и это нас сблизило. Ох, как мы пили с ним и безобразничали! Сколько раз нас арестовывали и сажали протрезвляться, но многое и с рук сходило.
Помню, например, случай в Оренбурге, Закончив там спектакль, я на другой день выезжал в Самару. Поезд очень запаздывал, и нам волей-неволей пришлось пить. Сели мы с Костровским, к нам подошел актер М. Г. Диевский. За воспоминаниями, мечтаниями мы пили много Мумма — любимое мое вино в то время. Через несколько столов от нас на вокзальной веранде сидели представители оренбургской власти во главе с вице-губернатором. Они, оказывается, проводили губернатора и остались на вокзале докучивать прощание. Я все время требовал то папирос, то миндалю, то фруктов, то вина, а так как я обычно справлялся у официанта, как его зовут, — то и теперь узнал, что нам подавал Николай. За разговорами, питьем я часто стучал ножом и требовал официанта Николая. Подлетает один раз, вижу не тот: — «Пошли мне Николая!» — «Я тоже Николай». — «Так позови скорее нашего». — Так длилось довольно долго, я нервничал, а Николай все подлетал другой. Тогда я разозлился на своего, велел принести мне кусок мелу и на его лацкане поставил римскую цифру II и объявил ему: «Отныне ты Николай II. Ступай, на этот зов ты только будешь приходить». Стол губернаторский был ошеломлен, а я все продолжал кричать: «Николай II, подай мне то-то»… Не знаю, чем бы это кончилось, если б не пришел наш поезд. Меня под руки отвели в купе и заперли. Там я заснул и очухался лишь в Самаре… Потом, через несколько лет, встретившись со мною, Диевский рассказал мне, что, проводив нас в Самару, он был приглашен к чиновникам за стол, и они, тоже сильно перепившись, последовали моему примеру и, подзывая официанта, кричали: «Николай II».