В ожидании будущего сезона и открытия школы, я отправился с товарищами в село Сабурово, в нескольких верстах от Сергиева посада (ныне Загорск). Там мы устроились в крестьянской избе и собирались ставить в большом сарае спектакль для местных и соседних крестьян, а пока питались рыбной ловлей и охотой. Я начал ездить в «ночное» с крестьянскими мальчиками и читал им стихи Некрасова и Никитина, которых знал множество. Услыхали об этом и старые и молодые крестьяне, а также бабы и девки, и почти каждую ночь отправлялись слушать мои стихи и рассказы. Я им читал также пьесы А. Островского: «Лес», «Женитьба Бальзаминова» и «Бедность не порок». Все эти пьесы и их заглавные роли сидели во мне глубоко еще с самых детских лет, когда мой отец приходил из Малого театра и на другой день читал и изображал всех действующих лиц этих комедий. Когда мне было всего двенадцать лет, я, после «Записок сумасшедшего», выучил, разыгрывая с компанией товарищей-гимназистов и их сестер в подвальной комнате нашей квартиры «Бедность не порок», роль Любима Торцова. В «ночном», когда я прочитал эту пьесу и рассказал, как я уже играл ее с гимназистами, крестьяне всей гурьбой стали упрашивать сыграть для них в сарае. Мы в деревне подружились с расстриженным попом, и оказалось, что он семинаристом играл в любительских спектаклях. Мы упросили его участвовать с нами. Помню, мы приготовили две сцены из пушкинского «Бориса Годунова»: сцену в келье монастыря, где Пимена играл поп-расстрига, сцену в корчме. В обеих сценах я играл Димитрия. Крестьяне, довольные и радостные, стали нам носить молока, яиц, хлеба, рыбы, творогу. Играли мы подряд три воскресенья и продолжали бы еще, но товарищ Бежин вдруг получил московское письмо с газетной заметкой о внезапной смерти Островского[10] и о том, что школа остается под вопросом.
Через месяц окончательно определилось, что школа навсегда закрылась. Положение мое было отчаянное. От отца ушел, мне негде было жить, в особенности трудно было ночи проводить. Пробовал дремать на бульварных скамейках, сторожа прогоняли. Однажды в шесть часов утра дремал я на Страстном бульваре. Откуда-то возвращался, вероятно, с кутежа, актер Жариков. Сел на лавку, где я дремал, и спросил: «Нет ли у тебя спичек? Орлов, это ты?» Он тоже был один из тех актеров, которые дебютировали при Островском. «Орлов, что ты тут делаешь? Почему ты не идешь домой». Я ответил: «Я ничего не делаю, мне некуда идти». — «Хочешь, я тебя устрою, я в Вологду главным режиссером приглашен». Я стал его очень просить об этом. Он дал мне адрес Пушкина-Чекрыгина. «Сходи к нему сегодня в три часа дня, скажи, что я тебя прислал». Ровно в три часа я вошел в маленькую гостиницу на Сретенке. Стучу. Оттуда хриплый крик: «Черт вас побери, только что лег спать. Кто там?» — «Да я от Жарикова к вам». Он закричал: «Никакого Жарикова я не знаю», — и, открыв дверь, впустил меня: «Чего тебе?» — «Хочу в актеры». Он посмотрел на мою маленькую фигурку и сказал: «Какой же ты актер, ты ничего не можешь делать». Я объяснил ему, что был в театральной школе и там при Островском играл. У меня, видимо, было очень печальное лицо. «Вы оперетки знаете? — спросил он: — Можете вы в хоре петь?» Я ему назвал подряд все оперетки, какие попадались на афишах и которые я тут вспомнил. Он мне предложил подписать контракт на 25 рублей в месяц и спросил: «Аванс нужен?» Я не понял. «Денег вперед за полмесяца и 6 рублей дорожных, распишитесь». Это был мой первый контракт и первые деньги. С ними, прижимая их к груди, я побежал в Каретный ряд к сестре и на углу Петровских ворот обнял столб, стоящий там, и поцеловал его среди белого дня. Мой друг Бежин, узнав, что я подписал контракт, решил мне сделать подарок.
Он служил в конторе громадного магазина Германа Корпуса, знаменитого мужского портного. Он переделал из своих костюмов на мой рост фрак и сюртук и приодел меня так хорошо, что, как говорится, получился актерик чистенький, сюртук приличный и брючки не обтрепанные.
1886 –1887 гг. — Сезон в Вологде. — Первое разочарование. — Роль Тереньки в «Лесе». — Первый каламбур. — Неприятное происшествие. — А. А. Шимановский. — Его влияние на Орленева. — Бенефисный обычай. — Смешной случай во время спектакля — Первое выступление в дивертисменте. — Первый сценический успех.