В заключительной части доклада С. Дубнов вернулся к теме, затронутой во вступительной речи - сравнению методов работы виленского Научного Института и иерусалимского (255) университета. Сопоставив оглавление журнальных книжек, вышедших одновременно в Вильне и в Иерусалиме, он охарактеризовал бросающееся в глаза различие тематики и подчеркнул, что издания обеих академий, дополняя друг друга, творят единое дело. Доклад заканчивался словами: "Подлинное творчество историка - воскрешение мертвых: его задача не в том, чтобы... создавать марионетки на потребу определенной идеологии, а в том, чтобы на основании материалов восстанавливать былое в его действительном облике. Идеология должна быть выводом из исторического исследования, а не теорией, под которую искусственно подгоняются историографические построения... Древние мудрецы говорили: мировая история - это мировой трибунал... История всемирного еврейства должна стать судом над всеми обидами и гонениями, которым подвергался народ-страдалец. В составе этого суда мы надеемся увидеть лучших, наиболее гуманных представителей всех народов мира".
Пленарные заседания сменялись собраниями секций; писателя особенно интересовала деятельность исторической секции, председателем которой он состоял с давних пор. Доклады подтверждали впечатление, что за последние годы еврейская историография шагнула далеко вперед. С. Дубнов был в приподнятом настроении; радовало его общение в часы работы и досуга с людьми, близкими по духу - берлинскими друзьями, приехавшими на съезд, и местными деятелями - 3. Кальмановичем, М. Вайнрайхом, 3. Рейзиным. Когда по окончании съезда он уехал с дочерью и внуком на подгородную дачу, беседы со старыми и новыми знакомыми были перенесены на мшистые поляны и зеленые берега Вилии. Постоянными участниками лесных сборищ стали поселившиеся по соседству М. Шагал с женой. Писатель принадлежал к поколению, которое мало интересовалось пластическими искусствами и в живописи признавало только примитивный дидактический реализм; визионерское творчество Шагала было ему чуждо, но он ценил в художнике органическое народное начало.
В последнее время рижский отшельник стал склоняться к плану переселения в Польшу; виленские друзья горячо этот план поддерживали. Но незадолго до отъезда писателя произошел (256) эпизод, вызвавший новые колебания. Однажды, возвращаясь с прогулки, С. Дубнов и его спутники сели на речной пароход; на палубе оказалась группа познанских студентов, совершавших паломничество к древним католическим святыням. Появление евреев взбесило паломников; решительные молодчики стали требовать удаления иноверцев, а некоторые из них ринулись к молодому Эрлиху, угрожая сбросить его с борта в воду. Пароход быстро причалил к берегу; испуганный капитан попросил пассажиров-евреев удалиться. С. Дубнов старался сохранять спокойствие во время дикой сцены, но это стоило ему больших усилий. Эпизод, который явился живой иллюстрацией к газетным сообщениям о росте антисемитизма в Польше, надолго остался у него в памяти: трудно было забыть эти налитые бешенством глаза, это погромное улюлюканье....
С грузом разнообразных впечатлений покинул писатель литовский Иерусалим.
(257)
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
РАБОТА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
"Я живу размахом работы
(Из письма к другу).
Стояли прозрачные осенние дни, когда С. Дубнов вернулся к лесным просекам, позолоченным бледным солнцем. Ощущение бодрости его не покидало. В одном из писем того периода он замечает: "Я пришел к убеждению, что построен из крепкого, нестареющего материала". Даже газетные известия, ежедневно поглощаемые в огромном количестве, не нарушали душевного равновесия; писатель объяснял это целительным влиянием природы и строго размеренной жизни. Он пишет А. Штейнбергу: "...Здоровье хорошее, шутники прибавляют, что я все "молодею". Во всяком случае, старости в умственном труде не чувствую, часто даже легче пишется, чем в былые годы... "Книга Жизни" имела большой моральный успех, ... от Милюкова получил горячее письмо с замечанием, что многое из моей книги могло бы войти в его "Книгу жизни", если б он мог ее написать".
Ощущения старости не принесло и семидесятипятилетие; но тайное горькое предчувствие неожиданно прорвалось в письме к А. Штейнбергу, написанном вскоре после юбилея. "Моя жизнь - писал С. Дубнов - уже измеряется четвертями века... Для историка великое благо жить в трех "измерениях", в трех поколениях, ибо он может глубже проникнуть в тайну смены эпох; но это и великое горе, если смена идет к ухудшению, ибо тогда возникает опасение, что в темной полосе оборвется нить жизни. Мы переживаем страшное время, и только двойная вера в жизнь еврея и летописца дает силы для перенесения этого".
В 1935 г. юбилей отпразднован был скромнее, чем пять лет (258) назад: за эти годы атмосфера Европы резко изменилась к худшему. С. Дубнов получил, однако, множество приветственных писем и телеграмм. "Вот уже неделя, - пишет он Д. Чарному, - как я купаюсь в теплых юбилейных водах - телеграммы, письма, статьи. Правда, не в таком количестве, как пятью годами раньше, в Берлине. Тут вместо большого банкета устроили... беседу с участием сорока человек".
Отделения исторической секции Иво в разных городах сорганизовали ряд докладов, посвященных деятельности юбиляра. Секция приступила к собиранию материалов для юбилейного сборника, в состав которого должны были войти оригинальные исторические исследования и неизданные архивные документы. Работа над книгой потребовала больших усилий; лишь в 1937 г. вышел в свет объемистый том "Historische Schriften", под редакцией И. Чериковера. С портрета, помещенного в начале книги, глядело молодое, хотя и обрамленное сединой лицо, освещенное улыбкой, прячущейся в уголках глаз и губ. Сжатое введение характеризовало юбиляра, как родоначальника новой эпохи в историографии и неутомимого организатора исторической науки. Младшие соратники С. Дубнова утверждали, что "историзм" был для него цельным и действенным миросозерцанием; он чувствовал себя "миссионером истории". Как бы продолжая эту мысль, А. Городецкий, исследователь генеалогии семьи Дубновых, указывал, что это сознание жизненной миссии имело глубокие корни в прошлом. Юбиляр представлялся ему прямым наследником династии талмудистов и каббалистов; все они, начиная с Магарала из Праги и кончая Бенционом Дубновым, славились не только ученостью, но и праведной жизнью. Особенно популярен был в народе реб Иосиф-Юски из Дубна, мистик и визионер, человек аскетической складки, ежедневно молившийся за униженных и оскорбленных в Израиле и среди других народов. Знаменитый каббалист, находившийся в постоянном общении с потусторонним миром, считал своим долгом вмешиваться и в земные дела: он вел борьбу с кагальными заправилами, притеснявшими - бедноту. У исследователя сложилось убеждение, что бунтарские настроения, обуревавшие в юные годы маскила-самоучку, тоже уходили корнями в семейную традицию. А. Городецкий пришел к следующему выводу: "С. Дубнов является последним носителем (259) того духа, который царил в семье в течение столетий. Как ни велика разница между ним и предками, несомненно, что он многое от них унаследовал. Крепкая связь с прошлым, привязанность к еврейскому народу, любовь к людям завещана ему далеким прадедом Иосифом-Юски из Дубна".