Однако пылкий по характеру Крестовский не был вполне доволен своим положением и постоянно просил у великого князя какой-нибудь командировки «в огонь», но получал категорический отказ, так как последний, особенно расположившись к Всеволоду Владимировичу после талантливых очерков из кавалерийской жизни, всячески его берег. Однако и он, наконец, уступил и согласился на прикомандирование Крестовского к Траянскому отряду генерала П.П. Карцева в качестве ординарца.
После двухдневных тяжелых работ по расчистке пути к Траянову перевалу на сильном морозе, которыми руководил Крестовский, не успев отдохнуть, он принял участие в ночном бою против турецких укреплений, венчавших вершину Траянова перевала на высоте нескольких тысяч футов, находясь во время горячей перестрелки в цепи батальона. После короткого перерыва, не оставляя занятые позиции, войска генерала Карцева взяли укрепления, с боем спустились с хребта и заняли селения Текке и Карнари.
Во всех этих боях генерал Карцев неоднократно посылал Крестовского на боевую линию, причем последний не щадил себя и поминутно рисковал жизнью.
Затем Крестовский участвовал в дальнейшем продвижении Траяновского отряда и направился с ним на Адрианополь и Демотику. Весь этот поход занял около трех недель — и впечатлительному Всеволоду Владимировичу пришлось быть свидетелем ужасов войны, порожденных поспешным бегством турок на юг страны при первом известии, что знамена нашей победоносной армии взвились на высотах неприступных Балкан.
В феврале Крестовский был снова командирован в авангардный отряд свиты его величества, причем во время блестящего рейда этого отряда, завершившегося взятием второй столицы Оттоманской Империи — Адрианополя, нес одновременно обязанности ординарца и вел летопись отряда, которая составила потом одно из лучших описаний эпизодов этой войны.
За отличие при штурме Плевны и при взятии Траянова перевала Крестовский был награжден орденами Святой Анны, Святого Владимира и Святого Станислава, кроме того, в эту кампанию он получил сербский орден Такова, румынский орден Fraceria Dunaria и черногорский орден князя Даниила.
V
Но вот окончилась война, и появился договор 19 февраля 1878 года, можно было вернуться в давно покинутую Россию. Переживая поочередно все чувства тоски по родине и радость возвращения и встречи с родными и близкими, Крестовский мог, наконец, вернувшись в Петербург, подумать о давно забытой им беллетристике.
Закованная в рамки походной и боевой деятельности фантазия художника не только не иссякла, но получила как бы избыток сил, с которыми и вырвалась при первой возможности наружу. Действительно, вскоре по возвращении из кампании, а именно в конце 1879 года, у Всеволода Владимировича зародилась идея большого романа-трилогии.
В предисловии к одному из своих, романов, желая установить для читателя ту точку зрения, с которой должно смотреть на него, В.В. Крестовский категорически заявляет: «Я никак не исключаю мою хронику из числа произведений тенденциозных, напротив, она имеет самую определенную тенденцию». Роману-трилогии «Тьма Египетская», «Тамара Бендавид» и «Торжество Ваала», увы, пришлось разделить судьбу тенденциозных произведений. Напечатать роман полностью в «Русском вестнике» стало возможным лишь после ухода М.Н. Каткова, когда редактором его стал Ф.Н. Берг. М.Н. Катков был очень встревожен основной мыслью романа о падении христианства в России. «По его (Каткова) словам у тебя выводится крещеная еврейка, которая, переходя из высших слоев общества в самые низменные, нигде не находит христианства в истинном смысле; так что выходит, что ей незачем было и креститься; а между тем еврейство оказывается на крепких устоях и все забирает силу…Дело в том, что массы и, в особенности, интеллигенция едва ли когда особенно выделялись над уровнем пассивного соблюдения христианства. Усилия просветительской деятельности представителей церкви и светских гуманистов заключались всегда в том, чтобы направлять в сторону пробуждения массы из их летаргии в этом отношении. Если же мы, вместо колеблющихся, особенно в наше время, представим им картину такого отчаянно безвыходного положения, то не будет ли это последним и может быть самым энергическим толчком в направлении наклонной плоскости?» — писал В.Н. Клюшников Крестовскому, излагая точку зрения редактора «Русского вестника» на замысел автора.
В течение двух лет до появления первых глав романа на страницах «Русского вестника» Крестовский, ревностно изучая древнееврейский язык, завел обширное знакомство с раввинами и знатоками Талмуда и других древнееврейских книг, с которыми вместе их перечитывал и делал нужные пометки. «Я считал необходимым подковаться, так сказать, на четыре ноги, ибо знаю, что первое возражение, которое может быть сделано мне из еврейско-публицистического лагеря, почти наверно будет заключаться в якобы незнании предмета. Но, благодаря примечаниям, ссылкам на источники и выдержкам из оных — надеюсь, легким порицателям придется прикусить язычок, и, таким образом, на этой дорожке им не удастся передернуть карты и подорвать кредит достоверности и точности излагаемого мною», — объяснял Крестовский значение первых глав романа и название романа «Тьма Египетская», как наиболее соответствующее нравственному состоянию русского общества, в письме Н.А. Любимову.
Безусловно, все романы Крестовского проникнуты недвусмысленными и строго определенными тенденциями, не вредящими достоинству его произведений, а скорее украшающими их, придающими им смысл и значение при полной свободе выбора сюжета, к тому же автор обладает замечательным, сильным, чисто художественным талантом. Критика подобных произведений обычно превращается в спор о достоинствах тенденций, об их истинности или ложности, а так как нет такого критика, которому бы автор угодил своими воззрениями, то разбор такого произведения превращается в наставление автору, в указание, как он должен мыслить, приступая к своему сочинению. Крестовский изображает жизнь без намеренного подбора явлений для доказательства своих воззрений, и она предстает перед читателем характерной смесью добра и зла, каковая и есть в действительности. В истинном, правдивом изображении ее отчетливо выражается та или иная мысль, но это уже не «тенденция», а идея, не мысль, навязываемая читателю, а действительное значение изображаемых явлений.
В последней трилогии В.В. Крестовского была проведена одна яркая идея — показать силу еврейства в русской жизни и бессилие беспочвенной интеллигенции, не способной противопоставить иноплеменному напору ни определенных убеждений, ни твердого противодействия в силу всегдашней халатности, безалаберности и добродушия.
Трилогия в действительности представляет собой талантливо написанную картину еврейства в его внутреннем смысле и в отношениях к окружающему его народу.
VI
В 1880 году В.В. Крестовский получает новое назначение на должность секретаря военно-сухопутных сношений при главном начальнике русских морских сил в Тихом океане адмирале С.С. Лесовском. В эту неожиданную и лестную для него командировку Крестовский отправился на частном пароходе из Неаполя летом 1880 г. вместе с С.С. Лесовским, который, прибыв во Владивосток, вступил в командование эскадрой из 17 судов. Кратковременное пребывание в Австрии и Италии Крестовского было единственным случаем, когда он проездом побывал в Западной Европе, которую не любил, предпочитая ей богатый красками самобытный и неповторимый Восток.
Помещение для Крестовского было отведено вместе с адмиралом на «Европе», и Всеволод Владимирович быстро сошелся с моряками, что не представляло труда благодаря редким качествам и блестящему составу нашей военно-морской среды. Единственным развлечением от скуки нашей молодежи были частые поездки на берег во Владивосток, где Крестовский всегда навещал городской клуб и там обедал. Здесь кстати будет упомянуто об одном факте, который является ярким примером благодушного отношения Крестовского к людям. Во Владивостоке в то время существовал клуб «Ланцепупов», к которому причисляли себя отставные моряки доброго старого времени парусных судов, отвергавшие условные формы светских отношений. Однажды Всеволод Владимирович вошел в залу ресторана, сел за стол и, вдев по привычке монокль в глаз, стал рассматривать публику. Здесь кстати будет заметить, что монокль был для Крестовского насущной потребностью, и он носил его из-за разницы зрения глаз, а отнюдь не из фатовского желания привлечь к себе внимание. Напротив его сидел один из «ланцепупов». Заметив взгляд Крестовского в монокль он позвал лакея, приказал ему подать с балкона подзорную трубу на подставке, в которую наблюдали за движением судов на рейде, и навел ее на ничего не подозревавшего Всеволода Владимировича, принявшегося за свой обед. Сдержанный смех публики обратил, наконец, его внимание на глупую выходку, которую он прекратил тем, что подойдя предложил «ланцепупу» вместо того, чтобы заниматься праздным наблюдением, выпить с ним вина, на что тот, страшно сконфуженный, охотно согласился, и этим весь инцидент и был исчерпан.