В эту ночь принц покинул дворец. Глубокою ночью молчаливо покинул он всю окружающую его роскошь и тайно ушел со своим верным слугою Монгсангом, оседлавшим и приведшим ему лошадь, и только перед тем, как оставить дворец, он взглянул с состраданием на Ятодайю, молодую жену и мать. Она спала и одну руку положила на новорожденного. Принцу стало страшно уйти. «Чтобы увидеть его, я должен отстранить руку матери, но она может проснуться, а если она проснется, как я уйду? Так лучше я уйду, не видя моего сына. Когда-нибудь, когда страсти ослабеют в моем сердце, когда я буду уверен в себе, быть может, тогда я буду в состоянии видеть его, теперь же я должен уйти».
Итак, он ушел, молчаливо и печально погладил свою лошадь, большую белую лошадь, чтобы она не ржала и не разбудила спящих караульных. Затем принц и его верный благородный Монгсанг ускакали в темный лес. Принцу было только 28 лет, когда он покинул этот мир, и то, что он искал, было следующее: «Освободить людей от несчастия жизни, узнать истину, которая приведет их к великому покою». (…)
Принц ехал глубокою ночью, и по мере того как он ехал, искушение овладевало им. По мере того как кончалась ночь, он вспоминал о том, что покидал: он вспоминал своего отца и мать, и сердце его было полно женой и ребенком.
«Вернись, – говорил ему дьявол, – чего ты здесь ищешь? Вернись и будь добрым сыном, добрым мужем, добрым отцом. Помни то, что ты покидаешь в поисках за тщетным. Ты великий человек, ты мог бы быть великим королем, как этого желает твой отец, великим завоевателем народов. Ночь очень темна, а мир перед тобою так ничтожен» (…)
И сердце принца было полно горечи при мысли о тех, кого он любил, кого он терял. И все-таки он не вернулся. Он даже не обернулся, чтобы бросить последний взгляд на огромный белый город, остающийся, как золотая мечта, позади его. Он устремил взгляд свой на дорогу, оставил за собою мирские размышления, презирая то, что было только тщетой и пустотой, и шел во мрак (…)
…Он стал сомневаться: хорошо ли он поступил, найдет ли он где-нибудь свет, да и есть ли вообще свет, которого он ищет? И в своем сомнении и печали он стал просить какого-нибудь знака. Он желал, чтобы ему было показано, будут ли тщетны или нет его стремления, победит ли он или нет в той борьбе, которая ему предстояла. Рассказывают, что знак этот явился; он узнал, что бы ни случилось, в конце концов будет хорошо и он найдет то, что искал. Он перешел реку и очутился в чужой стране, надел платье отшельника и жил так, как они живут. Он снискивал себе пропитание, как делали они, ходя из дома в дом с разбитою чашей, удаляясь в спокойное место, чтобы съесть то, что было собрано.
В первое время, когда он собирал эту странную пищу и пробовал ее есть, вся душа его отвращалась от этой еды. Он, принц, привыкший ко всему лучшему, не мог сначала принудить себя есть это, и борьба была жестокой. Но и здесь в конце концов он победил. «Разве я не знал, – сказал он с горьким негодованием на свою слабость, – что, сделавшись пустынником, я должен есть такую пищу. Настало время пользоваться тем чувством голода, который дает нам природа». Он взял чашу, съел содержимое ее с большим аппетитом, – и борьба не возобновлялась больше.
Так он сделался, по обычаю того времени, искателем истины. В то время люди, если они желали достигнуть святости, отыскать то, что лучше мирского, начинали свои поиски отказом от всего того, что мир считает хорошим. Мирские люди носили богатые прекрасные платья, а пустынники носили лохмотья; мирские люди заботились о своей внешности, а они презирали это; мирские люди были и приличны и вежливы, соблюдали разные условности, а потому пустынники не придавали всему этому никакого значения. Мир был зло и, разумеется, все то, что мир считал хорошим, было также зло. Мудрости надо было искать в совершенно противоположном всем тем условностям, которые созданы людьми.