В Афинах, где дух язычества был очень силен, Василий и Григорий вели христианский образ жизни, одновременно преуспевая в риторическом искусстве. Благодаря этому о них заговорили не только в городе, но и за его пределами:
Две дороги были нам известны: одна — первая и наиболее досточестная, другая же — не равного достоинства; первая вела к нашим священным храмам, вторая — к местным учителям и наставникам во внешней учености. Другие же дороги предоставляли мы желающим — на праздники, театральные зрелища, стечения народа, пиры… Афины могут быть гибельны для душ других людей… Мы же, напротив, живя там, утверждались в вере, убеждались в обманчивости и ложности идолов; мы презирали демонов там, где им удивляются… Благодаря этому стали мы известны не только в среде своих наставников и соучеников, но и во всей Элладе, особенно среди ее наиболее знатных мужей. Наша известность выходила даже за ее пределы, как стало явно из рассказа об этом многих. Ибо кто слышал об Афинах, тот слышал и говорил о наших наставниках, а кто слышал о наших наставниках, тот слышал и говорил о нас; и мы были и считались небезызвестной для всех парой.[50]
Даже если предположить, что Григорий несколько преувеличивает свою известность, вряд ли следует сомневаться в том, что Василий и Григорий достигли внушительных успехов в риторике и что на них возлагали большие надежды как на будущих профессоров Академии.
Григорий провел в Афинах около десяти лет. Он намеревался покинуть город вместе со своим другом сразу же по окончании курса, однако обоим было предложено остаться в Академии в качестве преподавателей риторики. Василий уговорил Григория согласиться на почетное предложение; сам же уехал, вероятно, втайне от Григория. Поступок Василия не вписывался в представление Григория о дружбе, а потому был воспринят им как предательство, о котором даже много лет спустя он вспоминал с горечью. [51] Григорий тяжело переживал разлуку с другом:"Это было словно рассечение одного тела на две части и убийство нас обоих, или словно разлучение тельцов, вскормленных вместе и приученных к одному ярму, которые жалобно мычат, будучи не в силах перенести разлуку друг с другом" ".[52]
Григорию шел тридцатый год, когда он окончил Академию. [53] Его желанием было вернуться на родину и вести" "философский" "образ жизни, однако он уступил просьбам друзей и на некоторое время остался в Афинах в качестве ритора. По возвращении на родину он также отдал дань риторике. Этот достаточно короткий период своей жизни он рассматривал лишь как вынужденную задержку, которая, тем не менее, стала для него подготовкой к будущей деятельности на церковной ниве:
…У меня и теперь еще текут слезы,
Когда вспоминаю о тогдашнем смущении.
Все окружили меня с великой поспешностью -
Иностранцы, друзья, сверстники, учителя;
К заклинаниям и слезам присоединились даже и некое насилие -
Ибо дружба внушила им отважиться и на это.
Меня крепко держали, говоря:"Что бы ни случилось,
Не отпустим тебя отсюда! Не должны
Наши Афины лишиться чести,
Ибо они, по общему мнению, отдают тебе первенство в словесности" ".
Я уступил — ибо только дуб
Мог бы противостоять стольким слезам и уговорам -
Уступил, но не полностью…
Пробыв в Афинах недолгое время,
Я скрылся оттуда почти тайно и отправился в путь.
Прибыв, я продемонстрировал свое искусство словесности, удовлетворив недугу тех,
Кто требовал от меня этого как долга.
Но не стремился я ни к рукоплесканиям, ни к восхищенным отзывам,
Ни к упоению или поклонению,
Которым радуются софисты в толпе молодых людей.
Выше всего поставил я философию, которая заключается в том,
Чтобы повергнуть перед Богом и все прочее, и ученые труды…