Я бы мог поджечь или взорвать туалет, но за это могли бы серьезно наказать. Поэтому я избрал другой путь — я решил утопить ненавистное мне место в дерьме. Летним вечерком я как-то вылил в выгребную яму туалета два ведра свежайших дрожжей. Через пару дней полдвора было уже залито пенящимся дерьмом, а яма все продолжала и продолжала бродить …
Но хоть я и думал, что больше никогда не увижу Владика, это оказалось не так. Уже после окончания института, я как-то вечером возвращался с тренировки и вдруг близ моего дома дорогу мне преградил улыбающийся гигант под два метра ростом и килограмм на 120 весом, спортивного сложения. Гигант не давал мне пройти и все улыбался. Я уже решил, что сейчас будут меня бить, но он произнес:
— Что, Нурик, не узнаешь меня?
Боже, да ведь это Владик! Только по озорным голубым глазам я и узнал своего изгнанного друга детства. Мощный торс, ноги как тумбы, толстая шея, круглые щеки и сломанный нос — все это было чужое. А вот глаза — свои, родные!
— Владик, «твою мать», ты ли это? Тебя не узнать!
— Маму не трогай! — со смехом ответил Владик, — вот я стал таким. Мастер спорта, чемпион Грузии по боксу в тяжелом весе! А к спорту ты меня приобщил, — добавил Владик.
Мы оба одновременно вздохнули, и видимо, подумали об одном и том же — до чего же мы были близки когда-то и насколько чужими стали друг другу сейчас. Я никакими ухищрениями фантазии не мог бы представить этого Гаргантюа, нежно и страстно целующего меня и просящего: «женись на мне!». Владик, видимо, понял мои мысли и подал руку.
— Ну, пока, рад был видеть тебя! — Он хотел сказать еще что-то, но только махнул рукой.
— И я тоже, Владик! — ответил я, и мы разошлись. Он не оставил ни адреса, ни телефона, не дал никакого намека на возможную встречу. Что прошло, то прошло …
Выпускной вечер и экзамены
Наконец, подошла к концу школа. Противоречивые чувства оставила она у меня. Хотя я «свой позор сумел искупить», но, как говорят, «осадок остался». Нет тех слез умиления, которые проступают у некоторых при воспоминании о школе. В последнее время я общался почти только с вновь пришедшими к нам в 11 класс из других школ Зурабом Асатиани и Женей Фрайбергом. Учились они посредственно, но они не были свидетелями моего позорного прошлого. Для них я был штангистом-перворазрядником и отличником учебы, то есть человеком уважаемым.
Я сам первый подошел к Зурабу и сказал:
— Приветствую, князь! — я знал, что его фамилия — княжеская.
— Приветствую вас! — напыщенно ответил мне князь и продолжил, — я знаю, что вы потомок великого Дмитрия Гулиа, вы — уважаемый человек!
Я намекнул ему, что дедушка мой по материнской линии был графом, и после этого Зураб называл меня только графом. К нам присоединился «новенький» Женя Фрайберг, которого мы, не сговариваясь, назвали «бароном». Так мы и встречались обычно втроем, разговаривая на «вы» и с произнесением титулов, как в каком-нибудь рыцарском романе:
— Приветствую вас, граф!
— Мое почтение, князь!
Мы рады вас видеть, барон!
К остальным одноклассникам мы относились снисходительно и высокомерно, безусловно, не на «вы». От них же требовали непременного «батоно», а желательно и произнесение титула. И Зураб и Женя были рослыми, физически и духом крепкими ребятами. Мы могли дать отпор любому непослушанию. Между собой мы называли других одноклассников «глехи», что переводится как, «простонародье», «крестьяне».
Учителя чувствовали такую дискриминацию, знали наши «титулы», но тушевались и не вмешивались. Только Шуандер как-то издевательски произнес:
— А ну-ка вызовем мы к доске нашего графа, пусть он расскажет нам про подвиги грузинских князей! — но тут же осекся, заметив мой вызывающий прямой взгляд ему в глаза. Он понял, что я могу отказаться от роли его помощника, и у него будут проблемы с «Историей Грузии». А может, он вспомнил про йодистый азот и звуки: «Бах!» и «тах-тах — тах — тах!», которые могут повториться. И если потом он и называл меня графом, то казалось, что это было совершенно серьезно.
Может, мой «титул» оказал свое влияние на тройку по конституции, которую он мне поставил при пересдаче; но скорее тут был один расчетец …
Вспоминается еще случай с учительницей-словестницей — Викторией Сергеевной. Как-то она рассказывала нам про поступок советского машиниста, которого фашисты силой заставили вести поезд с их солдатами и танками куда им надо было. Так вот, желая устроить аварию, машинист выбросился на ходу поезда. Это был эпизод из какого-то патриотического произведения, которое мы «проходили». Виктория Сергеевна спрашивает класс: