Дороти кивнула.
– Я поговорю с ней завтра.
Римо повел ее прочь из штаба. Ему это доставляло удовольствие – находиться рядом с ней. Она так прекрасно выглядела, а пахла и того лучше крепкими цветочными духами.
Этот запах наполнил все его существо, когда позже Дороти взяла у него из рук стакан, который сама же только что дала, прильнула к нему всем телом и прижалась губами к его губам.
Она долго не отрывала губ, наполняя его ноздри ароматом духов. Он смотрел, как жилка у нее на виске начинает пульсировать все быстрей и быстрей.
Потом она взяла его за руку и вывела на балкон. Здесь, на высоте пентхауса, куда не долетал свет уличных фонарей, царила темная ночь. Одной рукой она продолжала сжимать руку Римо, другой обвела простиравшийся перед ними океан, а затем положила ее Римо на плечо. Голова ее склонилась ему на грудь.
– Римо, все это могло бы принадлежать нам, – сказала она.
– Нам?
– Я решила открыть отдел по рекламе политических кампаний и хочу, чтобы ты возглавил его.
Римо, успевшему убедиться в своих очевидных талантах в области политической борьбы, было приятно, что его достоинства оценили. Но, мгновение подумав, он произнес:
– Извини. Это не по моей части.
– А что по твоей?
– Я люблю путешествовать с места на место и повсюду сеять добро, – ответил он. На как-то-то долю секунды ему показалось, что так оно и есть; он испытал то же удовлетворение, какое подобная ложь всегда приносила Чиуну.
– Римо, давай не будем обманывать друг друга, – сказала она. – Я знаю, ты испытываешь ко мне то же влечение, что и я к тебе. Как же мы сможем быть вместе, чтобы дать выход нашим чувствам? Как, где и когда?
– А что, если здесь и сейчас? Вот так.
И он овладел ею на гладкой плитке балкона. Запах их тел смешивался, усиливая цветочный аромат ее духов. Это был настоящий подарок для Римо прощальный подарок. Она откроет отдел политических кампаний и сама возглавит его, а Римо – он это твердо знал – вернется к работе, к которой привык: по-прежнему будет наемным убийцей номер два. Было бы просто бесчеловечно с его стороны не оставить ей о себе память на те долгие и бессмысленные годы, которые ждут ее впереди.
Поэтому он отдавал ей всего себя, пока она наконец не задрожала, успокоившись, и тихо не улыбнулась ему. Помолчав, она произнесла:
– Грязное это дело – политика. Давай забудем Полани. Давай уедем. Прямо сейчас!
Римо посмелел на звезды в черном небе над головой и сказал:
– Слишком поздно. Пути назад пет.
– Ты говоришь о выборах? – спросила она.
Он покачал головой.
– Не только. Сначала я добьюсь избрания Полани. А потом сделаю то, зачем собственно явился сюда.
– Это так важно? Я имею в виду то, что ты должен сделать.
– Не знаю, важно это или нет. Просто это моя работа, и я выполняю ее. Думаю, она достаточно важна.
И они снова занялись любовью.
Когда входная дверь закрылась за ним, Дороти Уокер быстро подошла к телефону. На другом конце провода тут же подняли трубку.
– Папа, – сказала она, – Римо действительно тот человек, кого ты ждешь, и боюсь, уже нет способа его остановить. Он верит в свое дело. – А потом добавила: – Да, папа, мне немного неловко тебе это говорить, но он похож на тебя.
Глава 25
– Для начала я хотел бы сыграть «Нолу». А потом «Полет шмеля». Но поскольку ни то, ни другое у меня не получается, я попытаюсь изобразить «Мой старый домик в Кентукки».
Мак Полани был одет в протертые на заду шорты, кроссовки на босу ногу, красную майку и бейсболку со стилизованной буквой "Б" на околыше – очевидно, в память о какой-то бруклинской бейсбольной команде.
Он сел на деревянную табуретку, обвил ногой принесенную с собой пилу и принялся водить по ней настоящим смычком. Получившийся воюще-скрежещущий звук отдаленно напоминал популярную мелодию.
Римо, наблюдавший за всем из-за кулис, поморщился.
– Это ужасно, – прошептал он на ухо Чиуну. – Где Тери?
– В мои обязанности не входит это знать, – сообщил тот. – И на мой взгляд он прекрасно владеет своим необычным инструментом. Такой вид искусства неизвестен в моей стране.
– В моей тоже, – сказал Римо. – Думаю, на этом мы теряем несколько голосов в минуту.
– Кто знает, – отозвался Чиун. – Может, Майами-Бич как раз созрел для того, чтобы в ратуше заседал виртуоз игры на пиле. Может, сейчас это лучший вариант.
– Спасибо, Чиун, за слова утешения.
Они замолчали и принялись наблюдать, как Мак Полани выпендривается перед камерой. Но где же Терн Уокер ? Она давно должна была быть здесь.
Может, ей удалось бы разговорить Мака, он бы сказал пару слов о ходе кампании. Могла бы постараться за те деньги, которые Римо выложил за это трехчасовое безобразие. Она бы могла разобраться с этой выездной телевизионной бригадой. Они заявили в студии, что представляют нью-йоркскую телекомпанию, снимающую специальную передачу о способах ведения предвыборной борьбы. После недолгих пререканий им разрешили установить аппаратуру в дальнем конце студии, и теперь два оператора отсняли уже, должно быть, несколько километров пленки. Они сильно раздражали Римо, но он приписывал нервозность своему твердому убеждению, что неудачи должны оставаться в семье, а не становиться достоянием последующих поколений.
Чиун что-то сказал.
– Тсс, – остановил его Римо. – Мне интересно, удастся ли ему взять высокую ноту.
Полани это уже почти удалось, по тут снова раздался голос Чиуна:
– Здесь есть посторонние, на которых обратить внимание тоже интересно.
– Какие, например?
– Эти двое телевизионных господ. Они не те, за кого себя выдают.
– Почему?
– Потому что в течение последних пяти минут их киноаппарат снимает пятно на потолке.
Римо посмотрел, куда указывал Чиун. Полани явно не попадал в объектив, пленка с колоссальной скоростью тратилась ни на что. Тем временем операторы склонились над ящиком с оборудованием, а когда поднялись, Римо и Чиун увидели у них в руках автоматы. Они целились в Полани.
Зрители, которых Мак Полани называл «жителями телевизионной страны», пропустили самую интересную часть посвященной ему передачи. Римо бросился было к автоматчикам, но Чиун его опередил. Зрители видели только, как мелькнуло зеленое кимоно – Чиун перекатился через сцену, мимо Полани, а затем, когда кандидат на последней умирающей ноте закончил игру, они услышали выстрелы, потом резкие удары и вскрик.
Повинуясь профессиональному инстинкту, оператор моментально перевел камеру туда, где происходила борьба, но Чиун проворно прыгнул за кулисы, и в объектив попали лишь тела фальшивых телевизионщиков, лежавшие на голом деревянном полу, – неподвижные, мертвые тела.
Камера задержалась на них на мгновение, а потом двинулась назад, к Полани. И тут Римо с ужасом осознал, что он стоит как раз между кандидатом на пост мэра и телеобъективом и его лицо вот-вот станет достоянием широкой общественности. Что скажет на это доктор Смит? – пронеслось у него в голове. Тогда он повернулся к камере спиной и произнес в свисавший сверху микрофон:
– Леди и джентльмены, прошу сохранять спокойствие. Только что произошло покушение на мистера Полани, но охрана держит ситуацию под контролем. – Затем, не оборачиваясь, он ушел из поля зрения объектива, оставив в кадре лишь Мака Полани, продолжающего сжимать в руках свою пилу и обратившего взор в ту сторону сцены, где распластались два тела.
Наконец Полани опять посмотрел в объектив и медленно произнес:
– Они попытались остановить меня. Многие пробовали сделать подобное и прежде, но пока этого никому не удавалось. Только смерть может меня остановить.
Он умолк. Оператор выражал бурный восторг. В будке аплодировал звукоинженер.
Полани секунду помолчал н снова заговорил:
– Надеюсь, вы все завтра проголосуете за меня. А теперь спокойной ночи. – С этими словами, зажав под мышкой пилу, он ушел, присоединившись за кулисами к Римо. Вскоре там оказался и Чиун. Прозвучала умолкла мелодия «Свет солнца приятней».