Не буду повторять все, что я сказал, замечу лишь, что окончание моей речи было встречено аплодисментами и даже несколькими приветственными криками.
«4 января, 1827 год. Эта работа требует столько пристального внимания, столько изобретательности! День и ночь она совершается самыми крепкими руками – и все-таки сколько тревог и усилий. Каждое утро я говорю себе: „Вчера еще один опасный день миновал!“
12 января. Если бы мы заранее были уверены, что на глубине от 33 до 37 футов лежит такая плотная глина, мы могли бы делать 18 футов в неделю, и это было бы совсем несложно. Но, во-первых, кто мог это предвидеть, а во-вторых, нам следует не оглядываться попусту назад, а преодолевать трудности!
16 января. Г-н Брюнель снова не спал несколько ночей подряд. Сегодня покинул нас в десять и спал до шести часов утра. Меня очень тревожит, что он совсем не думает о своем здоровье. Он может дорого за это заплатить.
2 февраля. На нынешний день пройдено 45 футов 4 дюйма.
3 февраля. Я посетил выработку и, спустившись в кабине, пожаловался на пыль. Чудеса – пыль под Темзой!
26 февраля. Был в туннеле. Арка хорошо освещена, весь проход завершен, и его открыли для посетителей. Зрелище замечательное. Миссис Брюнель, Эмма, София и три ее маленькие дочери были первыми. Я получил великое удовольствие, увидев всю мою семью в этих новых декорациях.
21 марта. Над нами опять нет глины. Лучше работать еще медленнее, чем мы делаем это сейчас. Но из-за того, что работа организована по сдельной схеме, приходится подгонять работы. И тревога нарастает с каждым днем».
Это была последняя более или менее оптимистичная запись в дневнике отца: вскоре все снова пошло кувырком, и он опять оставлял заметки, полные тревоги и опасений.
Связано это было с тем, что во время очередной серьезной протечки вышли из строя дренажные насосы, которые выкачивали воду из туннеля и подавали ее наверх. Скоро вода поднялась выше опорных винтов, из-за стойки стало невозможно двигаться, и, соответственно, работа полностью остановилась. Нельзя и класть кирпич на пол, если там воды по колено. Когда насосы снова заработали и вода стала мало-помалу убывать, я, не дожидаясь еще более радикальных улучшений, позвал рабочих вернуться на свои места – и они бодро похлюпали за мной, весело плеща подошвами сапог. Удивительно, какие крепкие нервы у этих людей!
Началась новая битва – из тех, в которых долго нельзя понять, кто же в конце концов станет победителем. Вода прибывала – мы ее откачивали; чуть она отступала – мы принимались за работу и двигали щит все дальше и дальше: пусть по дюйму, по четверти фута – но все вперед! Мы то и дело встречались не с настоящим грунтом, а опять с чем-то вроде ила – размягченной, текучей, опасной и коварной субстанцией. Работа становилась все тяжелее и медленнее. Почти год назад, опираясь на итоги бурения, я говорил, что было бы лучше закладывать туннель еще глубже, – и как я был прав! Однако сделанного не воротишь: над нашими головами была не глина, не ее плотный, надежный, изолирующий воду пласт, а слои донных отложений, спрессованный, слежавшийся ил, который при любом на него воздействии, жадно поглощая воду, превращался в текучую грязь.
Одна лишь откачка воды требовала теперь сорока пар рук. Я видел, что отца угнетает необходимость лишних расходов. Я хотел бы ему помочь, но как? – вся ответственность перед акционерами лежала на нем, а те проблемы, с которыми мы в последнее время встречались, обходились в лишних 150 фунтов в неделю. Он часто вздыхал: «Ах, что делать, что делать?! Препятствия со всех сторон».
Но к 9 апреля – то есть ко дню моего столь долгожданного совершеннолетия – дело несколько поправилось.
Примерно неделя прошла довольно спокойно. Работа хоть и не так быстро, как хотелось, но все же шла – шла ровно и неуклонно, не встречая таких препятствий, которые могли бы ее застопорить. Отца то и дело теребили акционеры – им хотелось, чтобы туннель строился быстрее. Никто из них не понимал, как опасно ускорять проходку.