Ну нет! Нет! Не зря. Не получилось у меня? Пока не получилось. И завтра не получится. И послезавтра! Но уж потом-то должно получиться. Да и не один я. Не один. Нас целый класс! И еще три учительницы: физичка, географичка и француженка!
Долго же я шел сегодня из школы...
Никогда не закрывающаяся калитка нашей ограды, расчищенное крыльцо одних соседей, заметенное – других, третье – наше. Его тоже замело. Ясно. Мама ушла на работу. Трое «сидят по лавкам». А отец...
Я вхожу в квартиру, сбрасываю с ног промерзшие боты «Прощай, молодость!», снимаю шапку и телогрейку. На кухне холодно и темно. Чуть приоткрыта дверь в комнату. Оттуда доносятся голоса моих младших сестер. Они боятся выглянуть на кухню. Зря я так долго задержался. После физкружка нужно было сразу идти домой. На кухне возле кровати лежит отец и что-то мычит в пьяном бреду. Его-то и боятся сестренки.
Я пытаюсь приподнять его и перевалить на кровать. Да, отец сломался. Трезвым я его почти не вижу. Когда меня нет дома, он куражится над мамой, бьет иногда посуду, но это редко, чаще поет и плачет. А утром прячет глаза, пьет холодную воду из кадушки, кряхтит, иногда рисует на печной дверце крест и клянется, что пить больше не будет, но к вечеру возвращается домой снова пьяным. Напиться – денег не надо, говорит мама. Да он все реже и реже приносит домой деньги.
Я все-таки переваливаю его на кровать. Только бы он не открыл свои налитые сейчас кровью глаза. Только бы он не начал свои бесконечные разговоры-крики, разговоры-жалобы. Только бы... Но сегодня он спит...
Я захожу в комнату. Под потолком лампочка, вдоль стен кровати, комод, стол, за которым я готовлю уроки, а мама шьет. Три головастика поднимают на меня глаза и смотрят выжидательно, настороженно. Ведь я сейчас затоплю печку, накормлю их картошкой и вареной кетой, расскажу сказку. Без сказки они не лягут спать.
Ну что, малышня?!
Говорить можно громко, отец все равно не проснется.
Словно сигнал подал я им, и они начинают вдруг кричать прыгать, толкать друг друга, лазить по мне, как по столбу.
Я немного подыгрываю им. Пусть побесятся, пусть отойдут, развеселятся.
А теперь марш чистить картошку!
Чистить они еще, конечно, не умеют, да это и не важно. Я сам начищу, но пусть они думают, что помогли мне. А когда-нибудь у них это получится. Дрова для топки приготовлены, лежат аккуратно сложенные возле печки. Маловато, да ладно. В сарае дров уже нет. Завтра я возьму большие салазки с коваными полозьями и поеду за дровами к ларьку, что расположен в трех кварталах от нас. Я могу привезти почти полкубометра, если только хватит денег.
И вот уже кипит в котле картошка, и начинает пускать вкусный пар рыба-кета, наша беда и выручалочка, как говорит мама. Соль и крупно нарезанные ломти черного хлеба на столе. Будет и чай и комок сладких-пресладких слипшихся конфет под названием «Фруктовый букет».
Все будет. Все!
И телевизоры, и космические корабли. И троллейбусы, и дома, в которых у каждого человека будет своя комната. И театр, и объемное кино. И хлеб, и ботинки. И речка для ребятишек. И ягода летом, и лыжи зимой. Все будет. Мне бы только узнать, что же самое главное нужно людям. Самое, самое! А там уж им недолго ждать. Учиться осталось полтора года. Полтора года учиться, а после этого – делать. Делать, делать, делать! Свой сегодняшний конфуз я запомню надолго. Я уже чувствую, что же самое главное нужно людям. Чувствую. Не могу только сформулировать. Ну да ладно. Главное-то ведь, чтобы это было в сердце, говорит мама. Переверни, сын, мир кверху тормашками, просит отец. Главное – чтобы ты был человеком, скажут три учительницы. Человеком? А я кто? Таракан, что ли? Да нет, так в-лоб они ничего не скажут. Они, может, вообще ничего не скажут, а ты сам это почувствуешь. И останется что-то в сердце на все сто лет, которые мне предстоит прожить. И буду думать я, и покажется мне, что я уже что-то понял.
Но вот ужин готов. Еще пять минут и нужно будет начинать сказку. «Жил-был Иванушка-дурачок. И пришло ему в голову, что мир устроен плохо. И решил он сделать его лучше. Да вот только пока не знал...»
Сделаю! Все сделаю. Ну, хоть попробую. Зачем и жить, если все так и останется. Пусть будет лучше.
3. МАРТ
Ночью выпал снег, а сейчас ясно, солнечно. Снег слепит глаза, заставляет жмуриться, на мгновение оборачиваться назад. Здесь, между главным корпусом института и десятым, на тротуарах полно народу. Перерыв двадцать минут. И нужно успеть пробежать полтора километра, раздеться и занять в аудитории место повыше. Я всегда сижу на «галерке», сам не знаю почему.
Время-то какое! Ясно, что зима кончается. И самой зиме это понятно. Вот и хочет она уйти в блеске и ослепительном сиянии, запечатлеться в памяти людей яркой, нарядной, теплой. И это ей удается. Сегодня уже стерлись из памяти морозы и бураны, метели и бешеные ветры без снега. Белизна вокруг изумительная, потрясающая. Жаль, нет времени забежать в Лагерный сад и там с обрыва вдохнуть красоту бесконечного снежного простора. Да, в общем-то, и не жаль. Я ведь видел это и еще сто раз увижу. Я еще столько увижу, узнаю, почувствую! Вот если бы _она_ согласилась после лекции побродить со мной по Лагерному саду... Да только что ей до меня?
Я иду быстро. Я и вообще-то не умею тихо ходить. Прищуриваю глаза, с силон вдыхаю чуть-чуть морозный воздух. Он пьянит, этот воздух. Настроение какое-то окрыленное, невесомое. Это все зима. Это все весна. Это все _она_.
Никогда я не пылал любовью к начертательной геометрии. А вот ведь прусь на лекцию с радостью. Наша группа растянулась, наверное, на километр. Никого не видно рядом из наших. Только что была лабораторная по физике. А теперь вот начерталка.
Я не сознаюсь себе, но ведь бегу еще и потому, что могу обогнать таким образом больше студентов, так выше вероятность встретить знакомых из других групп, встретить...
– Привет, – говорю я и не успеваю промчаться дальше.
Ответный «привет» чуть притормаживает меня.
– Ты куда так торопишься?
Это «почти что приятель» из _ее_ группы. Он почти что и _ее_ друг. Парень крепкий и с юмором. Но есть в нем что-то жестокое, цепкое, хищное. «Я тебе морду набью», – сказал он однажды, когда в коридоре девичьего общежития были танцы, а я долго не отпускал _ее_, и на попытки других кавалеров пригласить ее на танец решительно отвечал: «В другой раз, ребята. В другой раз!» Морду он мне, конечно, не набил. Шутка это была, шутка. А вот «почти что приятелем» почему-то стал. И в комнате нашей стал своим. И в столовой, если стоял впереди, призывно махал мне рукой, сообщая этим, что занял на меня очередь. И в конькобежную секцию зачем-то меня втянул, хотя сам вскоре оставил ее.
– Привычка, – отвечаю я.
– Надо избавляться от дурных привычек.
– Да что ж тут дурного? – Вот он уже втянул меня в глупый разговор. Вместо того, чтобы отшутиться, я начинаю на «полном серьезе» доказывать, что ходить быстро целесообразнее.
Я теперь иду медленно, но все же чуть быстрее других. В пятидесяти шагах идет _она_, но «почти что приятель» не позволяет мне ее догнать.
– Да не торопись ты, – увещевает он. – Успеем.
– Не привык так ходить.
– Привыкнешь, – обещает он. – А ее ты сегодня не узнаешь. Брюнетка она у нас сегодня. Ха-ха!
– Да? – В моем голосе не то вопрос, не то растерянность.
– Покрасилась. Но вообще-то ты не теряй времени зря, а то ведь мне это дело может и надоесть.
– Какое дело? – Вот ведь, только глупые фразы приходят мне в голову. Вернее, в голову-то приходят вроде бы и умные, а вот вслух я говорю сплошные глупости.