Николай Юльянович Баранов не растерялся и сказал:
— Не забудем всех погибших за Родину. Отзыв?
— Не забудем о Чулицких-братьях.
Саша Лойко верен себе и памяти двух отважных парней, которые предпочли сгореть в огне, но не сдаться врагу.
Дорога от поворота была расчищена. Мы не узнавали нашего леса. За эти десятилетия деревья повырастали, от бывших землянок остались только бугорки и ямы. Только одна землянка стояла честь по чести, как в давние годы. Из железной трубы валил дым.
Михаил Бондаревич отдал Баранову рапорт:
— Товарищ командир бригады! Землянка к встрече Нового года готова. Докладывает командир взвода Бондаревич.
— Благодарю. Вольно!
С каким чувством мы переступили порог землянки!
Стояли вкопанные столы, были устроены нары, а в бутылках, заправленных жиром и фитилями, сквозь срезы сырой картошки, горели наши партизанские «светцы».
Неподалеку от землянки был заготовлен сухой хворост для костра. Ребята добыли где-то большой котел, мне даже показалось, что он так здесь и оставался с сорок третьего года.
Погода изменилась к лучшему, а может, просто здесь, в лесу было затишье.
Мы бродили по нашему бывшему лагерю, пытались отыскать места своих землянок и, несмотря на то, что все было припорошено снегом, кое-что опознали.
Запалили большой костер.
И опять пели песни.
…С давнего 1945 года, когда я на вокзале в Минске от Ларисы узнала страшную весть, что Марата нет в живых, и посейчас для меня непостижима его смерть, как и смерть многих людей, близких и родных мне по духу, идеям, устремлениям. Для меня Марат — это не только мой брат по крови, это мой единомышленник, однополчанин, какими я считаю и Бронислава Татарицкого, и Володю Тобияша, и Женю Сороку, и братьев Чулицких, и Мишу Урсола, и многих-многих других, кто сложил свои головы в войну. Все годы живет во мне неугасимое чувство их бессмертия…
Вот почему в Андрее для меня всегда жив Марат, вот почему я каждый раз вздрагиваю и жду чуда, когда вижу мальчика, похожего на Марата.
Но больше всего и чаще всего, называйте это мистикой или как угодно, мне кажется, что и Марат и все эти ребята — герои нашей бригады — еще не отвоевались и где-то далеко от меня борются, побеждают: им просто некогда вернуться домой, а я за их спинами (может быть, они стоят на рубежах нашей страны) спокойно живу, работаю в школе, ращу детей, радуюсь жизни, тревожусь по пустякам и никак не могу найти только одного: такого большого дела, которое бы сравнилось с их подвигом, длящимся вот уже 30 лет.
Что бы я ни делала и сколько бы ни делала — мало для того, чтоб сравнить мой труд с их бессмертием и величием, с их самоотверженностью и жертвой, с их духовной красотой и благородством.
Николай Юльянович Баранов рассказал, как Марат спас ему жизнь и обеспечил победу в крупной операции. Это было тогда, когда штаб бригады почти всю зиму стоял в Румке. Неожиданно, большими силами, немцы окружили Румок. Баранов оказался вдвоем с Маратом. Нужно было пробиться в отряд имени Фурманова, который был поблизости, и предупредить, чтобы он ударил в тыл немцам. Не было другого пути, кроме как через обстреливаемое поле. И Баранов решил идти сам. Но Марат сказал:
— Товарищ командир, вы очень большой, они вас все равно убьют, а я на Орлике проскочу.
Он так просил Баранова, что тот наконец нехотя согласился и написал записку командиру фурмановцев.
Марат вскочил на Орлика, будто сросся с ним, и галопом помчался через поле. По нему стреляли, но не ранили ни Орлика, ни Марата.
Предупрежденный отряд Фурманова вовремя пришел на помощь, а позже и вся бригада ударила по немцам…
— В другой раз, — рассказывал Баранов, — Марат, находясь в разведке, увидел идущую по шоссе легковую машину. Он обстрелял ее и убил шофера. В машине сидел перепуганный немецкий майор. Марат разоружил его и привел в лагерь. Майор вез из Минска секретнейшие документы, план новой карательной операции против партизан. Все документы вместе с майором тут же переправили на Большую землю.
Потом Михаил Иванович Колечиц, бывший заместитель командира бригадной разведки, рассказал одну забавную историю, тоже связанную с Маратом.
Вместе с Маратом они были командированы на поиски рации, сброшенной для партизан советским самолетом на парашюте, недалеко от деревни Самохваловичи, летом 1943 года.
Чтобы добраться туда, нужно было ехать по шоссейной дороге Минск — Негорелое, которой широко пользовались фашисты.
Для конспирации Михаил Иванович облачился в наряд попа — рясу, крест и прочее он достал в добриневской церкви. Ехали на подводе, Марат правил лошадью. На возу под сеном спрятали автоматы.
Когда встречались фашисты, Михаил пел церковные псалмы — советские частушки на церковный мотив. Но когда на дороге появились два фашиста на велосипедах, Марат выхватил автомат и открыл по ним огонь. Велосипедисты были убиты, но в это время из-за горочки появилась целая группа велосипедистов и открыла огонь по «батюшке» и его вознице. Колечицу и Марату пришлось бросить подводу и, прикрывая друг друга, отходить через поле к лесу.
— За что ты, кажется, и получил выговор? — спросил Баранов.
— Уж не помню, — дипломатично ушел от ответа Колечиц.
— А я помню, приказ-то выполнен не был, рацию в бригаду ты не доставил.
Это всех развеселило.
Сколько тут рассказов и воспоминаний посыпалось! Никого не надо было уговаривать — рассказывали и о себе, и о товарищах. И почему-то оказалось, что в трудной партизанской жизни было много и смешных историй.
Андрейка привез с собой пластилин и, слушая рассказы, стал заниматься своим любимым делом. На этот раз он лепил Орлика и Марата. А потом — лошадь, запряженную в возок, «батюшку» и Марата на возке. Когда он лепит, то забывает обо всем на свете. Но живых лошадей этот «крестьянский потомок» почти не видел, и они у него не очень-то получаются. Советчиков было столько, что Андрей уже стал сердиться: он ведь мужчина самостоятельный…
Еду приготовили партизанскую: вареная бульба, крестьянская колбаса, вареное мясо (оно получилось ужасно пересоленным, но и это вызвало смех: чего-чего, а соли у нас в отряде было мало). Бондаревич и Лойко раздобыли малость настоящего самогона у старых партизанских связных, настоящую «моршанку», которую почему-то все с удовольствием курили.
Ровно в полночь мы салютовали Новому году из охотничьих ружей.
Выбрали красивую молодую ель, и Лойко с Андреем украсили ее игрушками и электрическими гирляндами. Питание шофер приспособил от автобусных аккумуляторов. Это уже было «сверх программы» — такое партизанам и сниться не могло! Не мог нам сниться и приемник с проигрывателем «Бригантина», и пластинки из коллекции Бондаревича.
Спать не хотелось.
Под утро мы бродили по лесу, и ребята, забравшись на деревья, обсыпали нас сверху снегом.
Никогда не забуду этот Новый год!
Мои старые друзья на глазах помолодели. Словно к ним вернулось все лучшее из тех далеких партизанских лет. Будто мы возвратили себе кусочек нашей трудной боевой юности…
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Часто ее одолевает несбыточная, какая-то навязчивая мечта: собрать бы всех, кого она узнала за эту войну, кто помогал ей, выручал из многих бед, делился последним куском хлеба, отдавал с трудом добытое оружие и патроны, одевал и обувал, прятал от фашистов и полицаев, рискуя жизнью, выносил на носилках, вывозил на лошадях, нес на руках, вывез на самолете через линию фронта, делал операции в лесу и госпиталях, лечил и ухаживал, давал для переливания кровь, ободрял в трудные минуты…
Да, это ее мечта.
Но с тех пор как я вновь, через двадцать пять лет, встретился с Ариадной Ивановной, эта мечта овладела и мною.
Вот я и попытался, как мог и успел, собрать некоторых «под одну крышу» своей книги.
Много их, этих добрых, прекрасных и незабываемых людей, куда больше, чем здесь упомянуто. Память о них — живых и мертвых — Ариадна Ивановна Казей свято хранит в своем сердце. Навсегда.