Мне это знакомо. Но я бесконечно изумляюсь, что же такого она во мне нашла.
Катастрофически хорошеет.
Весь ее поразительный мир обрушивается на меня.
И потом еще долго, очень долго после мучительного стона она в беспамятстве лежит на мне, и тело ее благодарно подрагивает.
Я завороженно смотрю на нее: «Неужели ты мне наконец это дала, Судьба?»
Когда придет время, я обниму ее и умру. («Сентиментально?») А может, она просто пойдет без меня, одна, куда-нибудь. Ну, и слава Богу. Пусть идет. Она и так намучилась со мной. А я буду умирать один… («Сентиментально!»)
«Так это любовь, Заславский, или нет?»
«Конечно, любовь», — ответит Заславский, делая ручками.
«Толя! Здесь противоречие. С одной стороны, безразличное, примитивное себялюбие, злобная простонародная упертость, с другой — нежность, преданность, тревога, открывшаяся тебе бесконечная, удивительная, сверкающая вселенная».
«Где любовь, Заславский, где она?! Там? Или там?»
«В единстве противоположностей?»
В этом «единстве» рождаются монстры. Их вряд ли можно любить. Неубедительно…
«Таким образом, любви нет, Заславский, нет! Есть только добро и зло. И никаких „единств“».
Этого достаточно.
«Бог-отец, Бог-сын, Святой Дух — все мужчины, — думал я, — а вместе — святая троица — женщина». (Как? Они тоже видят мир как я?!)
Этого понять нельзя. Это чудо. Видимо, любовь — тоже чудо. Чудес не бывает, Заславский. Мы их придумываем.
Ангелы скорее всего тоже мужеского полу.
То есть, как я понимаю, женщин «там» нет. Ну, и что мне «там» делать с моими сексуальными амбициями и традиционной ориентацией? Нечего. Подожду.
В ноябре израильтяне не купаются. Купальный сезон давно закончен.
На пляжах будки спасателей и перевернутые лодки. Безлюдно.
Вода еще теплая, и мы с моим шестилетним сыном приезжаем на пляж около Акко рядом с ливанской границей и плаваем. Сын у меня плавает с четырех лет, играет в теннис, катается на лыжах в горах. Джентльменский набор.
Мы разделись, вошли в теплую воду. Ветер косо дул с берега. Не очень сильно, и опасность его мы недооценили.
Отплыв метров на пятьдесят, мы повернули и беззаботно направились назад, к берегу. Волна подхватывала нас и с шипением несла к берегу на радость сыну, но гребень проходил, и откат возвращал нас на то же место. Я встревожился.
Положив сына на свою спину так, чтобы он держался за плечи и помогал ногами, я пытался двигаться один. Безрезультатно. Столь близкий берег практически не приближался.
Я понял — и на мгновение слабость и страх обессилили меня: «Мы не выплывем!»
На берегу сидит и читает совершенно беззаботная жена, а мы здесь рядом тонем.
«Главное, не испугаться и не испугать сына. Тогда все, — подумал я, — я с ним на плечах не выплыву».
— Давай поиграем в такую игру: как только волна нас подхватит, я тебя толкну изо всех сил, и мы будем плыть наперегонки, а когда схлынет — ты держись за мое плечо и отдыхай. Согласен?
— Давай, папа!
Во время отката я греб изо всех сил, чтобы остаться на месте. Берег если и приближался, то незаметно.
В двух шагах, на берегу, у воды, стояла жена и смотрела на нас.
Я ей крикнул: «Позови кого-нибудь!» Но звук относило ветром.
Я замахал руками. Она приветственно помахала в ответ. Она не волновалась — привыкла, что я в море плаваю часами, и была уверена, что мы дурачимся. В воде, по ее мнению, со мной ничего не может случиться.
Конечно, если бы я был один.
Доплыл бы куда-нибудь, на какой-нибудь риф или отмель — вода теплая, можно барахтаться хоть до вечера.
А с ребенком?
— Ты не устал?
— Немного устал, папа.
— Ты же мужчина! Держись! Уговор дороже денег!
Берег — вот он, его почти можно коснуться, но не приближается. Да и жену звать бессмысленно. Плавает она плохо. Утонем все.
«Так вот почему здесь так часто тонут даже умеющие плавать», — подумал я.
Волна тащила нас к берегу, но ветер, не менее сильный, относил назад.
Я посмотрел на море. Там, метрах в трехстах от нас, в стороне, по ветру, торчал коралловый риф. Без ребенка я бы доплыл до него, а с ним — нет. Нужно плыть к берегу.
Только бы он не испугался.
Подталкивая его и сопротивляясь откату, я продолжал плыть. Бесконечно долго. Устал. Усталость шептала: «Смирись!» Но смириться я не мог…
Наконец ноги коснулись дна. Могли быть еще ямы, но, к счастью, их не было.
Безучастный ко всему окружающему я свалился на песок прямо у воды.
Изредка непереносимая боль в спине сворачивает меня, и я падаю. В мучениях, с отброшенным в сторону зонтиком, пытаясь ощупать свое скованное болью тело, не в силах повернуться, я валяюсь в дождь в луже под водосточной трубой, за которую пытался ухватиться, падая. Из трубы на меня льется грязная вода с крыши. Я жалок.