И экономия-то в деньгах получается не совсем большая, во всяком случае, вряд ли стоящая загубленных выходных, а вот поди ж ты — многолетняя привычка гонит на соседний рынок, где, торгуясь, покупаешь у стабильно обвешивающих продавцов десяток килограммов грязной картошки, не считая морковки, лука и всех прочих «продуктов питания первой необходимости», и, проклиная свою несчастную жизнь, тащишь все это домой, прикидывая по дороге, на сколько тебя обманули (рынок есть рынок), мечтая о хоть каком-нибудь, самом завалященьком, муже, который пусть себе валяется всю неделю на диване или где еще ему угодно, пусть делает, что хочет, но зато в субботу принесет вместо меня эти неподъемные кошелки домой. И за это я буду его кормить, обстирывать, ухаживать за ним, как… ну, как за любимой собакой, например. Вот кто горя не знает. Ест и дрыхнет весь день на диване, собака такая. Еще и лает так, что все соседи скоро на нас жаловаться начнут. Как только они, бедные, до сих пор терпят?!
Правда, дотащившись все таки до дома и отдохнув пару минут, я соображаю, что вот она я — живая, целая и невредимая, и никому ничего не должна, и кормить и обихаживать мне некого, кроме своих собственных детей и своей же собственной псины.
Это сладкое слово «свобода»…
Милые брошенные женщины! Знайте, что прав, абсолютно прав был тот, кто выгравировал на Соломоновом перстне, что проходит все. Все: боль, обида, тоска, депрессия — все. И постепенно начинаешь ловить кайф от состояния никомуничегонедолжности, от состояния своей свободы. Да, чуть ли не каждая книжка по психологии твердит об этом, но мы же все познаем только на собственной шкуре. Одиночество — не такая уж плохая штука.
— А я всегда был одиноким. Сколько себя помню. У нас во дворе был детский садик. И я помню, как каждый день смотрел из-за забора, как там играют дети. Мне тогда казалось, что попасть туда, к ним — самое большое счастье. — Вениамин тащил мои любимые сумищи, попутно развлекая меня психологическими беседами, а я шла, помахивая пакетиком, в котором болтались кошелек и брелок с ключами. И не испытывала при этом никаких угрызений совести. Сам вызвался. А точнее — сам напросился.
Вернее, дело было так. Я блаженствовала за ритуальной утренней чашечкой кофе, составляя список рыночных закупок на сегодня. Почему блаженствовала? Потому что — воскресенье, и вся моя детвора спит, в доме — тишина и покой, никто ни с кем не ссорится, никому ничего от меня не нужно. Это ли не счастье?! Затрещал телефон. И я, чертыхнувшись, ринулась к трубке. Разбудят мне детей, и все — прощай, идиллия!
— Доброе утро. — Елки зеленые! Это опять он! — Жанна Валерьевна, я вчера просматривал альбом и, Вы знаете, пришла очень интересная мысль, как можно переоборудовать вашу кухню. Можно я подъеду к вам сейчас и покажу? Вы не возражаете?
— Веня, извините. Я занята. У меня свои планы на ближайшее время. — Он что, совсем кретин? Не понимает, что с утра в выходной день навязывать себя малознакомым людям просто неприлично? И вообще, порядочные люди еще спят. Вон, как мои дети, например.
— А что вы собираетесь делать? Если не секрет, конечно.
— На базар иду. Картошку покупать.
— Я с вами. Я вам помогу.
Только этого мне не хватало! Надо сказать, что я терпеть не могу ходить на базар или по магазинам с кем бы то ни было. Несколько таких вылазок с подругами показали, что меня вечно используют в качестве совещательного голоса, беззастенчиво таская по всем интересующим их прилавкам. На свои покупки уже ни времени, ни сил у меня не остается. А дети, которых я пыталась брать с собой в качестве дополнительной тягловой силы, таскаются следом с таким обреченным видом, что я не выдерживаю, плюю на все закупки и бегу поскорее домой, лишь бы не видеть их несчастных физиономий.
Так что, установив опытным путем, что сохранение нервных сил для меня важнее сохранения сил физических, предпочитаю ни с кем не связываться и чувствовать себя свободной в своих перемещениях. Хочу — и весь базар обойду в поисках лотка, где пачка маргарина на пять копеек дешевле!
— Веня, я уже выхожу. Позвоните, если хотите, часа через четыре.
Я вернулась на кухню к остывающему кофе, но не успела и глотка отхлебнуть, как раздался звонок, и Лорд, скатившись с дивана, рванулся к двери, радостно лая и виляя хвостом.
— У вас автомат около подъезда, я из него звонил, — Вениамин застенчиво переминался в дверях с ноги на ногу. Лорд прыгал вокруг, выражая полное собачье счастье. Сторожевой пес! Кошка какая-то, а не сторожевой пес!
— Проходите. Кофе будете?
— А когда я все-таки попал к детям в компанию — это уже в первый класс когда пошел — оказалось, что мне там очень плохо. Меня не любят, со мной не играют, надо мной смеются. Это я сейчас понимаю, что иначе и быть не могло, а тогда страшно переживал. Всю жизнь страшно переживал из-за этого.