— Ну, я, — подтвердил Федор.
— А рука твоя где? — усмехнулся старик.
Федор не стал отвечать про руку, как тогда в Цынга-лах, и промолчал.
— Всякая власть от дьявола! — поучительно сказал старик. — Дьявол дал — дьявол взял!
— Нельзя же так, товарищ! — возмутилась Ольга. — Мы — агитбригада. Кино вам хотели показать, а потом я вам спою.
Старик на Ольгу даже не взглянул.
— Ты же знаешь, начальник, что кина вашего мы не глядим. Если приказано казать, то вон сарай. Туда идите!
Мы пришли в сарай, предназначенный для молотьбы. Пустой сарай, твердый, глинобитный пол, в углу составлены лавки.
— Вот здесь они и собираются, и поют про свое, — объяснил Федор.
Мы повесили на стену экран, расставили лавки и стали ждать. Никто не появлялся, только по-прежнему трещали сороки. Борька потел в самодельной немецкой форме, и у него расплылись рисованные усы.
— Ой! Мы же афиши не расклеили! — спохватилась Ольга.
Тогда мы с Борькой прилепили две афиши — одну на калитку старика, а другую у колодца. И снова стали ждать. В соломе возились мыши. Хотелось есть и пить. В дверях сарая возникла девчонка-подросток, в такой же холщовой рубахе, белом платке и лапоточках. Она поставила у наших ног деревянное долбленое корытце с горячими картошками.
— Ешьте, — сказала девчонка, повернулась и ушла.
Федор задумчиво поглядел на корытце.
— А ведь в этом корыте, — сказал Федор, — они картохи мнут для поросят.
Опять возникла девчонка, но уже с крынкой кислого молока.
— И пейте, — добавила она и ушла.
Так до вечера никто и не явился. Плыть дальше, на ночь глядя, нам было не с руки. Проситься здесь на ночевку — бесполезно. Хотели было переночевать в сарае, но женщины забоялись мышей.
И мы решили, из гордости, расположиться на ночлег прямо перед домом зловредного старика. Развели костер и просидели у огня до утра. За всю ночь никто к нам не подошел и даже не выглянул.
— Куда же они всех собак-то подевали? — удивлялся Федор.
Утром, когда мы грузились обратно в лодку, Федор обратился к безлюдному поселку Урманному.
— Ну, уж нет, — сказал он, — не буду я пол-России к вам, молоканам, отправлять на перевоспитание!
Впереди по курсу нас ожидало большое село Реполово. Много домов, пристань, лесопилка и красивая церковь без креста. В ней нас и поместили. Церковь здесь превратили в клуб. На месте царских врат соорудили сцену с настоящим занавесом. Над занавесом помещался лозунг со словами: «Все для фронта!». Отовсюду со стен на нас глядели святые и мученики. Первым пришел начальник лесопилки. Он был в кителе, сапогах и фуражке-«сталинке». Начальник поздоровался с нами за руку и долго рассматривал документы. У него были глазки-бусинки, длинный нос и маленький стерляжий круглый ротик. Точь-в-точь стерлядь, только в фуражке! «Ну, что же, товарищи, —сказал начальник, — располагайтесь, а я мобилизую население».
Народу в церкви собралось полным-полно. Над нашим скетчем про глупого фашиста все очень смеялись. Федор тоже не подкачал со своим рассказом. Ольга Сергеевна пела замечательно, и ее голос под сводами церкви звучал особенно красиво. Перед фильмом, когда мы возились с аппаратурой, нас обступили местные ребята и попросились крутить динамку. «А что нам за это будет?» — спросил Борька. Ребята натащили нам орешков, ароматной серы для жвачки, а один даже отдал мне рогатку с ценной красной резиной. Потом ребята по очереди крутили динамку, а мы, как свободные люди, сидели в зале, щелкали орешки и в который раз смотрели «Свинарку и пастуха». Все сложилось хорошо, кроме неприятностей с Федор Иванычем и Борькой. После кино к нам за сцену пришел начальник лесопилки благодарить за «полезное мероприятие».
— Молодец, партизан! — сказал мне начальник и погладил меня по голове. — Так держать!
Потом он обратился к Федор Иванычу с критикой:
— Про какие немецкие похлебки ты нам рассказываешь? Народ ждет подвигов, а ты чего плетешь?
— А ты на фронте был? — спросил Федор Иваныч.
— Я пока на брони, но это не имеет значения! — ответила стерлядь.
— Тогда пошел ты на... — и Федор применил к начальнику нецензурное выражение. Поздно вечером Федор пришел мрачный и подвыпивший, чего с ним никогда не бывало. А в тот же вечер, когда Борька выскочил из церкви по нужде, его подкараулили местные ребята и с криками «бей фрица!» здорово отмолотили. Борька кричал, что у него такая роль, но его никто не слушал. Наутро у Борьки образовался синяк и заплыл глаз. Как ему дальше изображать немецкого офицера, было непонятно. Пришлось добавить в скетч слова с намеком на то, что офицер этот и раньше участвовал в рукопашных схватках с партизанами.