– Одному – голову расплющило... удивительно! Ничего нет, только нижняя челюсть с бородой. Идем?
Пошли так близко друг к другу, что идти было неловко. Иноков, стирая рукавом блузы пыль с лица, оглядывался назад, толкал Клима, а Клим, все-таки прижимаясь к нему, говорил:
– Знаете: я был уверен, что стою, а оказалось, я бежал вслед за вами. Странно?
– Что же тут странного? – равнодушно пробормотал Иноков и сморщил губы в кривую улыбку. – Каменщики, которых не побило, отнеслись к несчастью довольно спокойно, – начал он рассказывать. – Я подбежал, вижу – человеку ноги защемило между двумя тесинами, лежит в обмороке. Кричу какому-то дяде: «Помоги вытащить». а он мне: «Не тронь, мертвых трогать не дозволяется». Так и не помог, отошел. Да и все они... Солдаты – работают, а они смотрят...
– Испугались, – сказал Самгин и вдруг вспомнил, как быстро он домчался на коньках к Борису Варавке. утопавшему в полынье.
– Ничего похожего на сегодняшнее, – вслух сказал он. Иноков встряхнулся, взглянул на него и докончил:
– И я тоже не видал.
Этими словами он погасил воспоминание о Борисе. Самгина тяготило ощущение расслабленности, физической тошноты, ему хотелось закрыть глаза и остановиться, чтобы не видеть, забыть, как падают люди, необыкновенно маленькие в воздухе.
– Чепуха какая, – задумчиво бормотал Иноков, сбивая на ходу шляпой пыль с брюк. – Вам кажется, что вы куда-то не туда бежали, а у меня в глазах – щепочка мелькает, эдакая серая щепочка, точно ею выстрелили, взлетела.., совсем как жаворонок... трепещет. Удивительно, право! Тут – люди изувечены, стонут, кричат, а в память щепочка воткнулась. Эти штучки... вот эдакие щепочки... чорт их знает!
Он толкнул Самгина и, замедлив шаг, досказал:
– Меня один человек хотел колом ударить, вырвал кол и занозил себе руку между пальцами, – здоровенная заноза, мне же пришлось ее вытаскивать... у дурака.
Он снова пошел быстрее.
– Щепочки, занозы... Какая-то пыль в душе. «О занозе он, вероятно, выдумал», – отметил Самгин и спросил: – Что вы хотите сказать?
– А – не знаю. Знал бы, так не говорил, – ответил Иноков и вдруг исчез в покосившихся воротах старенького дома.
«Почему это: знал бы, так не говорил? – подумал Самгин. – Какой он неприятный...»
Заходило солнце, главы Успенской церкви горели, точно огромные свечи, мутнорозовый дымок стоял в воздухе.
Дома Самгин машинально прошел в сад, устало прилег на скамью. Раскрашенный в цвета осени, сад был тоже наполнен красноватой духотой; уже несколько дней жара угрожала дождями, но ветер разгонял облака и, срывая желтый лист с деревьев, сеял на город пыль. Самгин четко видел уродливо скорченное тело без рук и ног, с головой, накрытой серым передником, – тело, как бы связанное в узел и падавшее с невероятной быстротой. Другой человек летел вытянувшись, вскинув руки вверх, он был неестественно длинен, а неподпоясанная красная рубаха вздулась и сделала его похожим на тюльпан. Клим не помнил, три или четыре человека мелькнули в воздухе, падая со стены, теперь ему казалось, что он видел десяток.
Из открытого окна флигеля доносился спокойный голос Елизаветы Львовны; недавно она начала заниматься историей литературы с учениками школы, человек восемь ходили к ней на дом. Чтоб не думать, Самгин заставил себя вслушиваться в слова Спивак.
– Не ново, что Рембо окрасил гласные, еще Тик пытался вызвать словами впечатления цветовые, – слышал Клим и думал: «Очень двуличная женщина. Чего она хочет?»
Голос Спивак звучал неприятно однотонно и упрямо.
– В сущности же, в основе романтизма скрыто стремление отойти в сторону от действительности, от злобы дня. Несколько грубовато, но очень откровенно сознался в этом романтик Карамзин:
Ах, не всё нам слезы горькие Лить о бедствиях существенных, На минуту позабудемся В чарованьи красных вымыслов.«Как врет», – подумал Самгин, хотя понимал, что она только упрощает.
– И вот, желая заполнить красными вымыслами уже не минуту, а всю жизнь, одни бегут прочь от действительности, а другие...
Самгин встал, подошел к окну и сказал в сумрак знакомой комнаты:
– Обрушились артиллерийские казармы, несколько человек убито, много раненых...
Комната наполнилась шумом отодвигаемых стульев, в углу вспыхнул огонек спички, осветив кисть руки с длинными пальцами, испуганной курицей заклохтала какая-то барышня, – Самгину было приятно смятение, вызванное его словами. Когда он не спеша, готовясь рассказать страшное, обошел сад и двор, – из флигеля шумно выбегали ученики Спивак; она, стоя у стола, звенела абажуром, зажигая лампу, за столом сидел старик Радеев, барабаня пальцами, покачивая головой.