– Я – свидетельница!
Иноков подошел к Робинзону, угрюмо усмехаясь, сунул руку ему, потом Самгину, рука у него была потная, дрожала, а глаза странно и жутко побелели, зрачки как будто расплылись, и это сделало лицо его слепым. Лакей подвинул ему стул, он сел, спрятал руки под столом и попросил:
– Пива, Матвей Васильевич, похолоднее.
– Что это значит? За что? – тихо, но возмущенно спросил Робинзон.
– Он – знает! – сказал Иноков и тряхнул головой, сбросив с нее шляпу на колени себе.
– Не одобряю, – сердито фыркнул Робинзон, закуривая папиросу.
Пожав плечами. Иноков промолчал.
– Душно, – сказал Самгин, обмахиваясь платком.
Почему-то было неприятно узнать, что Иноков обладает силою, которая позволила ему так легко вышвырнуть человека, значительно более плотного и тяжелого, чем сам он. Но Клим тотчас же вспомнил фразу, которую слышал на сеансе борьбы:
«Храбростью взял, а не силой».
Ему хотелось уйти, но он подумал, что Иноков поймет это как протест против него, и ему хотелось узнать, за что этот дикарь бил регента.
– Вы когда приехали? – спросил он.
– Вчера вечером, – очень охотно отозвался Иноков. Затем, улыбаясь той улыбкой, которая смягчала и красила его грубое лицо, он продолжал:
– Шабаш! Поссорился с Варавкой и в газете больше не работаю! Он там на выставке ходил, как жадный мальчуган по магазину игрушек. А Вера Петровна – точно калуцкая губернаторша, которую уж ничто не может удивить. Вы знаете, Самгина, Варавка мне нравится, но – до какого-то предела…
– Вы, батенька, скоро со всем миром поругаетесь, неуживчивый человек, – проворчал Робинзон, предлагая Инокову папирос. – За что вы регента напугали?
Иноков взял папиросу, посмотрел на нее, сломал, бросил на поднос и вздохнул, расправляя плечи, прищурив глаза.
– О регенте спросите регента. А я, кажется, поеду на Камчатку, туда какие-то свиньи собираются золото искать. Надоела мне эта ваша словесность, Робинзон, надоел преподобный редактор, шум и запах несчастных машин типографии – все надоело!
– Очень последовательно! – иронически заметил Робинзон. – Выскочить из газеты в Камчатку...
Самгин нашел, что теперь можно уйти. Пожимая его руку, Иноков спросил с усмешкой:
– Строго осудили меня, а?
– Не могу судить, не зная мотивов, – великодушно ответил Самгин.
С недоверием к себе он чувствовал, что этот парень сегодня стал значительнее в его глазах, хотя и остался таким же неприятным, каким был.
«Ведь не подкупает же меня его физическая сила и ловкость?» – догадывался он, хмурясь, и все более ясно видел, что один человек стал мельче, другой – крупнее.
Дома он тотчас нашел среди стихотворений подписанное – Иноков. Буквы подписи и неровных строчек были круто опрокинуты влево и лишены определенного рисунка, каждая буква падала отдельно от другой, все согласные написаны маленькими, а гласные – крупно. Уж в этом чувствовалась искусственность.
Сударыня!– читал Клим, нахмурясь.
Я – очень хорошая собака! Это признано стадами разных скотов, И даже свиньи, особенно враждебные мне, Не отрицают некоторых достоинств моих. Но я не могу найти человека, Который полюбил бы меня бескорыстно. Я не плохо знаю людей И привык отдавать им все, что имею, Черпая печали и радости жизни Сердцем моим, точно медным ковшом. Но – мне взять у людей нечего, Я не ем сладкого и жирного, Пошлость возбуждает у меня тошноту, Еще щенком я уже был окормлен ложью. Я издыхаю от безумнейшей тоски, Мне нужно человека, Которому я мог бы радостно и нежно лизать руки За то, что он человечески хорош! Сударыня! Если вы в силах послужить богом Хорошей собаке, честному псу, Право же – это не унизило бы вас... Задумчиво глядя в серенькую пустоту неба, Она спросила: – А где же рифмы?«Это – не стихи, – решил Самгин, с недоумением глядя на измятый листок. – Глупо это или оригинально?»
Ему иногда казалось, что оригинальность – тоже глупость, только одетая в слова, расставленные необычно. Но на этот раз он чувствовал себя сбитым с толку: строчки Инокова звучали неглупо, а признать их оригинальными – не хотелось. Вставляя карандашом в кружки о и а глаза, носы, губы, Клим снабжал уродливые головки ушами, щетиной волос и думал, что хорошо бы высмеять Инокова, написав пародию: «Веснушки и стихи». Кто это «сударыня»? Неужели Спивак? Наверное. Тогда – понятно, почему он оскорбил регента.