А ещё, был однажды случай, когда один из братьев заболел и отчиму нужен был второй помощник, когда он крыл крышу бани. Тогда-то он и взял Ольгу к себе в помощники. До чего же хорошо было Оле работать с ними, с отчимом и старшим братом. Она так быстро схватывала, что от неё требовалось и выполняла всё в точности. Даже отчим тогда сказал, что она лучше помогает, чем Стасик - второй старший брат. Тот бестолковый и запомнить ничего не может с первого раза. А Оле очень нравилось мужское дело и она работала бы с ними с преогромным удовольствием, если бы не сварливая мачеха, которая всё время кричала, что ей одной на такую ораву готовить тяжело. На деле же она просто всё на Олю сваливала, да ещё и следила за каждым её движением, постоянно покрикивая и понукая её.
У Оли от этого начинали дрожать руки и вся она покрывалась липким потом. Становилось совсем дискомфортно, да ещё настолько, что она обязательно что-нибудь разбивала или опрокидывала.
Как-то Оля хотела поговорить с отчимом об этом, но тот, немного послушав её, сказал: " На мать жаловаться негоже...". На этом всё и закончилось. Если до этого она ещё надеялась, что за неё, в случае чего, заступится отчим, то теперь, как она поняла, ей и пожаловаться было некому.
И только появление в её жизни Николая Васильевича, а с ним и Анны Сергеевны, образовался просвет, который теперь манил к себе всё сильнее и сильней. Вспоминая о них, она обязательно начинала напевать про себя какую-нибудь, услышанную у них песню. В этот раз, вдруг вспомнилась: "Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета. Ты не спишь до рассвета - всё грустишь обо мне. Одержим победу, к тебе я приеду на горячем боевом коне". Каждое слово в этой песне дышало нашей русской историей. И Оленька уже знала, пока люди будут помнить эти песни, будет жить в их сердцах надежда на что-то лучшее и светлое.
Через три дня Оля получила паспорт и принесла его домой. Мачеха тут же выхватила его у неё из рук и унесла в свою комнату, чтобы спрятать, как она спрятала паспорта её старших братьев. Оля просто остолбенела и не знала, что ей делать. В одночасье рухнули все её мечты.
На следующий день, после уроков, она сама примчалась к Николаю Васильевичу и Анне Сергеевне. Когда она, захлёбываясь от возмущения, выложила всё, Анна Сергеевна подошла к ней, обняла и прижала к себе, как родную дочь. И вот тут Олю, словно прорвало - она рыдала, как обиженный маленький ребёнок.
Долго им пришлось успокаивать Олю. Было видно, что нервы у девочки были на пределе. Она столько времени держала себя в руках, терпела всё, что приходилось терпеть, а тут разом всё оборвалось. Пришлось дать ей полтаблетки успокоительного, а потом, когда она пришла в себя и перестала плакать, и Николай Васильевич, и Анна Сергеевна стали вместе успокаивать её, обещая найти выход из создавшейся ситуации. Отпустили они её лишь тогда, когда убедились, что она окончательно успокоилась и ничем не выдаст себя и своё горе.
Оля шла к дому опекунов, будучи вся в себе. Всё внешнее, словно её и не касалось. Так всё внутри её собралось в кучу, в комочек и не хотело, чтобы кто-то сейчас этот комочек трогал. Но мачеха уже стояла напротив входной двери и ждала Олю, будучи в гневе, что та опаздывала на целых полчаса. Оля сделала вид, что не замечает её, и стала молча раздеваться.
- Где ты была? - прозвучал гневный вопрос мачехи.
- Задержалась в школе, а потом с девочками болтали, - деланно спокойным голосом ответила Оля.
- Садись ешь свою пайку и тебя ждёт целая гора посуды, - гневно произнесла мачеха и ушла в комнату.
Оля облегчённо вздохнула и, ополоснув руки, села есть, как всегда, холодную картошку с салом. Ещё она заметила, что сегодня были солёные огурцы, но их съели все. Это тоже было невпервой.
Потом она отнесла свою школьную сумку в комнату к себе и, вернувшись, засучила рукава платья и, надев передник, принялась мыть посуду. Сам процесс мытья посуды для неё был привычным на столько, что она во время этой работы преспокойно думала о своём, так что весь процесс мытья проходил незаметно. И в этот раз она уже настроилась вспоминать детали своего пребывания у своих друзей, как появилась мачеха. Она села на стул и внимательно наблюдала за тем что и как делает Оля. В таком её появлении был явный вызов, но чем он был спровоцирован, Оля не знала.
А дело было в том, что кто-то из знакомых Олиных опекунов видел её с Николаем Васильевичем возле Афанасьевского магазина и видели так же, что они пошли не по центральной улице, а по лесной дорожке. Обо всём этом доложили мачехи, и она установила слежку за Ольгой, заставив следить за ней её братьев. Большей подлости и глупости она и придумать не могла. Но братья приняли это, как игру, и уже сегодня проследили за ней до самого дома Николая Васильевича. Об этом они тоже доложили своей мачехе.
Оглянувшись на неё, Оля заметила, какими злыми вызывающими глазами смотрела она на неё. Этот взгляд, уже привычно, вызвал у Оли психический озноб. Руки её стали невольно дрожать. Движения стали неловкими и настолько, что она дважды выронила бокал, который стукнувшись о дно мойки, издал звук разбивающейся посуды, и ручка бокала отлетела.
Мачеха, словно ждала этого момента, чтобы выплеснуть на Олю всю накопившуюся злость за её тайные шашни с этими двумя безумными стариками. Почему безумными, она и сама не могла бы объяснить. Просто она их ненавидела, и этим было всё сказано.
- Ты что же, дрянь этакая, делаешь? Ты даже посуду не можешь помыть, чтобы не разбить что-нибудь? Это тебя твои безумные старички этому учат? Или ты специально всё делаешь.
На мгновение у Оли в голове мелькнула мысль, что нужно себя сдерживать, но только на мгновение Дальше недоразбитый бокал полетел в ненавистную мачеху. Сейчас она её ненавидела всеми силами души. Эта ненависть копилась, копилась и всё-таки прорвалась. Та попыталась увернуться, но бокал всё-таки попал ей в ухо и мачеха схватила сковородку и стала избивать Олю изо всех своих сил. Та была ловкой и уворачивалась, но удары приходились по рукам и всему телу. Но вот, Оля удачно наклонилась вниз и резко боднула мачеху в живот. Та охнула и упала. Мгновения было достаточно, чтобы Оля, схватив с вешалки свою куртку и шапочку, выскочила на улицу.