Все сначала с интересом слушали разговор двух мужчин о делах. Дела их были более масштабными и важными, чем дела женские: связаны с поездками в лес, в Николаевск, Усть — Лабу. Оба мужика по инвалидности и возрасту не были призваны в армию и работали в колхозе ездовыми. Когда исчерпывался их разговор, женщины робко начинали выяснять их мнение по тем или иным своим хозяйственным делам. Мужчины высказывались обстоятельно, по — деловому. Женщины переходили к вопросам войны, наших побед, зверств немцев, к судьбе сыновей и мужей.
В этих вопросах мнения Тэтэу и Хьатит принимались как очень авторитетные. Если одна из женщин очень конкретно ставила вопрос: почему уже три года никто ей ничего не сообщает о муже? — Тэтэу, чтобы придать ответу убедительность, облекал его в абстрактную форму: «Советская власть, Ханифа, не оставляет без внимания семьи погибших. Раз вам не платят пособие, значит нет основания».
Интересным был вечер, когда у нас вязали для Нысэ шерстяной платок. Для этого утроили ш1ыхьаф. Это слово переводится как «взять труд взаймы», или «работа в кредит». Тот, кто организует ш1ыхьаф, берет в кредит труд приглашенных. Возвращать кредит он будет своим же трудом — любому из них, когда у них будет свой ш1ыхьаф. Ш1ыхьаф может объявляться по поводу любого трудоемкого дела.
Пришли из нашей округи женщины и немало девушек. Образовался технологический конвейер: чесальщицы превращали залежалые груды овечьей шерсти в пуховые комки, передавали их тем, кто ручным веретеном вил из них нитки. Нитки сматывались в клубок и передавались вязальщицам. А те — с четырех сторон — вязали платок.
Я был востребован всеми: и то поднеси, и то подай.
Обстановка на ш1ыхьаф — особая. Люди ведут себя раскованно. Всегда много шуток, веселья, юмора. Праздник общения.
Одна молодая разведенная женщина все время приятно меня смущала, заявляя всем, что замуж выйдет только за меня.
За работой пели песни. Тогда, в тяжелые военные годы, народ
сочинял много песен. Были песни общеплеменные — бжедугские, шапсугские, чемгуйские… Были — и одного аула.
Многие песни — песни плача и горя, рожденные войной.
Но были песни — любви и надежды.
К сожалению, большинство этих жемчужин подлинного народного творчества уже забыты…
В полночь тетя Саса отвела меня в нашу кухоньку, где мы с ней спали и где теперь никого не было, и велела спать. Как обычно перед сном, я вспомнил дедушкин аул и ш1ыхьаф, который был там.
Это был летний теплый день. Весь аул собрался на ш1ыхьаф к Дауровым, чтобы мазать глиной дом. Дома тогда строили турлучные. Их остов был сплетен из толстых прутьев… С обеих сторон он обмазывался глиной. Больше всего глины уходило на потолок. Вся наша большая дедушкина семья от мала до велика была там. Как там было хорошо и весело! Мы, дети, как черти вымазанные в глине, носились среди женщин, пачкали их глиной, а нас не только не наказывали, а поощряли шутками. Взрослые и сами нередко пуляли друг в друга глиной. Это был не только Праздник Труда, но и — праздник Глины.
Я слушал пение женщин в соседней комнате, предавался воспоминаниям и уютно засыпал. А работа в соседней комнате продолжалась до утра.
Но более всего помню я катанье на льду. Тети Сасы не было дома, и Нысэ разрешила мне пойти с Килимом. На льду было много ребят — и маленьких, и почти взрослых! Кругом крик, визг, смех. Настоящий зимний праздник!
Обуты кто во что горазд. Многие и вовсе на босу ногу — в старых, не по ноге калошах. Несколько ребят бегают совсем босые, их ноги красные, как у гусей.
Лучше всех обуты те, у кого шерстяные носки и чувяки с подошвой из телячьей кожи. Так обут и я. Моя обувь (шерстяные носки и чувяки) и одежда (рубашка, пальтишко и шапка) соответствовали обуви и одежде детей состоятельных родителей. Это свидетельствовало о том, что мои родственники, заславшие меня в этот аул, чтобы обеспечить лучшую жизнь, достигли цели (если судить их критериями).
У больших ребят — самодельные коньки: деревянные колодки, подкованные толстой проволокой. Остальные катались по льду на ледяных брусках — их топором вырубали возле проруби. Бруски са
мых разных форм и размеров. Делается на краю бруска ямочка, в нее упирается палка. Толкая палкой, разгоняешь брусок, на ходу заскакиваешь на него и едешь, пока хватает инерции. Ребята постарше умели это делать здорово и пролетали мимо, как нам казалось, с огромной скоростью. Мы, которые поменьше, в основном одной ногой стояли на бруске, а другой его толкали. Некоторые кооперировались: несколько мальчишек стояли на большом обломке льда, другие толкали его.