В общем, Братова печатаемость для него событием не стала - а вот для Бабушки очень даже. Присылаемые из редакции номера эротического издания Бабушка читала от корки до корки - пропуская, опять же, лишь рассказы Брата, хотя они-то были совсем невинны - а потом, все так же громко плюясь, ахая и неприлично выражаясь, ещё и садилась отгадывать - консультируясь у Брата - порнографический кроссворд. "Что такое дефлорация?" - "Лишение девственности". - "Да? А кто тогда тот, кто производит дефлорацию?" - "А сколько букв?" - "Восемь". - "Целколом, наверное". - "Целк... Тьфу, блять, ещё это загадывают!.. подходит..." Потом Бабушка нашла выход - пропускала неприличное и отгадывала прочее - любила кроссворды и отгадывала много, блистая иной раз эрудицией совсем неожиданной - а как же, любознательна ведь была, пытлива, сметлива, сообразно обезьяньему зодиаку своему. В отличие от Бабушки, Брат не читал порнографическую газету: кто, с кем, в какую дырку - про это уж давно было читано, а теперь и вообще скучно. Посмеяться, в письменном виде, одно, в крайнем случае, девок красивых поразглядывать, а читать? Это уж для подростков или вот наших замечательных пенсионерок, им пользительно, а Брату интересно было другое, эзотерическое, но сюда он Бабушку не пускал, все равно бесполезно, не в коня корм. Не то чтобы деревья в лесу рассказывали что-то очень необычное и чудесное - да нет, ничего такого космического, а наоборот, все очень приземленное - вот, весна, надо гнать из земли сок и снова жить, но чудесным и необычным было то, как это удавалось услышать, а ещё Брат понимал, что его суета нигде и никому не нужна, и даже мысли об этом были все той же суетой, но понимание это уравнивало его жизнь со всякой другой, а поэтому делало её столь же важной - и это успокаивало, с запасом, этак вглубь.
- Где был, что видел? - спрашивала Бабушка.
- В библиотеке, - на голубом глазу отвечал Брат.
Кот, снюхивая с кроссовок Брата речные или лесные запахи, имел на сей счет иное мнение, но он своих не выдавал, не дед с автостоянки, имел понятие.
Эротическое чтение подвигло Толстую Бабушку на написание сказки про зайца Фомку, как он ездил в Австралию совращать сумчатых зайчих. В каком-то смысле это было желание Бабушки участвовать, не отставать от Брата, осуждала, спорила, а тянулась за ним, вместе хотелось быть. В _нерадикулитное_ лето и землянику с ним собирала, шла потом по песчаной тропке вся распаренная, и дворничать вот стала в помощь, и эротическую газету теперь приняла, тем более, платили же, и даже Крыске тем похвалилась и дочери, сестре Братовой. Это Бабушку брала тоска, а Брат жил радостно, и уже одно это было притягательно, тем более, если чем-нибудь нужно заполнить жизнь. Когда Брат шел на кухню, то и Бабушка шла с ним за компанию, принимая от него токи здоровой охотки поесть - а ведь за компанию не только есть, но жить вкусней.
- Как я тебе завидую, - сказала как-то Бабушка, - гляжу на тебя какой ты всемогущий!
- Как?..
- Ну, все можешь - поехать, куда хочешь, все сделать, работать...
А Брат и сам чувствовал, что входит в пору. В счастливые минуты он ощущал себя этаким разросшимся деревом, высоким, широкоствольным - аж секвойей какой. Что-то важное и красивое уже было понято, поднято, открыто, излучено, а главное, открывалось, близко, что-то, совсем уже удивительное и верхнее, и до Неба было рукой подать, загадай что хочешь, вот только себе уже ничего не было нужно, но именно поэтому в эти светлые минуты Брат сожалел, что вот бы ещё приобщить к тому два сопутственные существования, кота и Бабушку. Он вспоминал, как когда-то давно Толстая Бабушка пожаловалась ему: "Я вот все не могу понять: как же так, вот ты и Алла, мои дети, я вас родила, а вы - умрете... Неправильно устроил Бог". И теперь Брат чувствовал что-то похожее и тоже желал хотя бы для ближних вот этого счастливого свершения и нежелания, и думал, что надо бы их как-то туда захватить.
Но не умел того Брат, и жизнь текла как текла, а с нею - обмен энергий и уроков. И Брат прикидывал так, что они двое, пожалуй, преподают друг другу один и тот же предмет - науку терпения. Брат тому обучал, так сказать, личным примером, но, в свою очередь, и сам был вынужден набираться терпения, а уж характер Толстой Бабушки к тому просто обязывал. Вот и получалось - ещё как посмотреть, кто кому был лучшим учителем.
- Вот, - сообщила Толстая Бабушка проходящему на кухню Брату кота, Андреа дель Бока сказала, что отцу её дочери нет места.
- Где? - неосторожно уточнил Брат, застанный врасплох и не предполагая какого-либо опасного разворота беседы.
- В пизде! - и толстые стекла очков пожилой зрительницы телесериалов гневно блеснули, а лицо приняло оскорбленное и боевое выражение.
Постановка пьесы "он делает вид, будто не понял, чтобы нарочно поизмываться" была осуществлена молниеносно и с подлинным сценическим реализмом. Поняв, что попался, Брат прокрутил в голове возможные варианты: ...нет места - на съемочной площадке, в каюте океанического лайнера, среди общества благородных людей? Где нет места отцу дочери? Нет, все-таки непонятно.
- Мама, я не понял - где нет места мужу дель Боки?
- В пизде! - непристойный ответ был повторен с ещё большим запалом и исчерпывающей убедительностью.
В последовавшей затем перебранке с выяснением, кто перед кем выделывается (исходное слово заменено в целях общественной нравственности) и кто кому задуряет (аналогичная замена) голову, в конце концов удалось установить, что отцу ребенка Андреи дель Боки нет места _в её жизни_, а не то чтобы именно в пизде (незаменимое слово. Тем паче - денотат его!).
А с другой-то стороны, - размышлял потом Брат, - пизда, она ведь подательница жизни. Если он отец дочери, а его перестали допускать, значит, на фиг не нужен. В пизде нет места, так в жизни тем более! Можно было и догадаться.
Осенью, убирая утром двор, Брат услышал где-то не так высоко над головой странный звук, крик какой-то птицы. Он не стал поднимать головы было темно, и он решил, что птица сидит в ветвях и разглядеть будет нельзя. Клик повторился, но Брат старался выполнять самонаблюдение в действии и снова не посмотрел на небо, не стал отвлекаться. А вот Толстая Бабушка посмотрела - летели журавли, она видела их впервые, но узнала. И это было сильным огорчением и большим уроком для Брата: вот, он со своими _упражнениями_ не поверил откликнуться Небу и не увидел замечательных птиц, а его толстая, _индульгирующая_ как стадо слонов мать увидела.
Иной раз, вспоминая жизнь, Толстая Бабушка рассказывала Брату, как в детстве ей казалось, что где-то на Земле живет девочка, во всем такая же, как она, то есть даже сама же она, "я". Брат на это ощущал внутри что-то слишком неопределенное и не знал, какое дать истолкование, и уж потом только стал знать об этом _по-читанному_ - а впрочем, и он позже припомнил кое-какие детские разговоры на эту тему, но эту детскую эзотерику он успел забыть - а вот Бабушка помнила и до сих пор хотела увидеть ту девочку, только как?
- Умираю! - громко, но как-то шамкающе простонала Толстая Бабушка и воздела руки с постели в сторону сына. - Умираю я, Саша!
Это Брату напрочь не понравилось - из всевозможных настроений такое было самым болезнетворным. Толстая Бабушка и здесь желала вести себя ненакормленным птенцом, орущим и разевающим клюв, чтобы обязанные кормить родители не забывали положенной заботы. Что ж, очень даже полезно в ином случае, а порой так и вовсе пиршество для ценителей драматического жанра, но вот только не сейчас, совершенно противопоказано, и хуже всего, Брат опять оказался не готов, а ведь, кажется, знал, кого навещает.
- Ну, ещё чего, - строго возразил он, присаживаясь на край больничной койки. - Какое - "умираю". Жизнь - дар, даже лишний месяц, даже день. Чего это бросаться, жизнью-то.
Сказанное было святой истиной, да только Брат был застан врасплох и не смог вложить в слова необратимой силы: _р_е_ш_е_н_и_я_, чтобы отразить и распылить по ветру выпущенный только что заряд самовреждения.
- Да? - неуверенно переспросила Толстая Бабушка. - Так что же это, из-за одного дня так мучиться?
Семь дней назад у ней приключились какие-то опоясывающие боли в спине. Подумали на остеохондроз, а "хандроз", как называла свою хворь Бабушка, никакая "скорая" не облегчит, тот же диклофенак был и дома, да усердный массаж Брата, и, как раньше, оставалось лишь ждать, когда само отпустит. Но не отпустило, и утром Бабушка сама пошла к Крыске и вызвала "скорую". Когда Брат вернулся со своих дворничьих работ, сильно стонущая Толстая Бабушка уже садилась в машину, и он еле успел собрать узелок бельишка и не переодевшись поехал со всеми. Медицина назначила на вечер удаление желчного пузыря - диагноз Брат знал со слов Толстой Бабушки, он навещал её в тот же день. Это успокоило Брата - болезненно, но в общем-то пустяк, а операция, говорят, заурядная.