Изучение природы, которое он считал необходимым для всякого настоящего художника, в какой-то момент увлекло его сильнее, чем живопись.
Интерес к природе сменился твердым намерением проникнуть в тайны природных явлений. Наука, не поставленная теперь уже на службу искусству, стала ценной сама по себе — наукой ради науки.
В некоторых городах Италии, например в Риме и Вероне, до сих пор можно отыскать превосходно сделанные «рты истины» для анонимных доносов.
Во времена Леонардо во Флоренции существовала особая комиссия «чиновников ночных и монастырских» для наблюдения за нравами горожан, и особенно священнослужителей. «Рты истины» назывались также «барабанами», куда каждый мог опустить анонимный донос на своих сограждан, «отбарабанив» его на бумаге.
В палаццо Барджелло находилась комиссия «ночных чиновников», перед которой предстал
и молодой Леонардо вместе с тремя своими сверстниками.
Среди них был племянник Лукреции Торнабуони, матери Лоренцо Великолепного.
«О жалкие смертные, откройте глаза!»
«Если ты будешь один, то будешь целиком принадлежать себе; если будешь с другом, то будешь принадлежать себе лишь наполовину; и чем с большим числом людей ты будешь делиться своими трудами, тем меньше ты будешь принадлежать себе».
Он долго обдумывал свои мысли, прежде чем изложить их в одной фразе, лаконичной и строгой, как высокая сентенция, как завет.
Это свое суждение он занес в записную книжку, недоступную для любопытных глаз. Леонардо пишет: «Когда ты один, ты словно раздваиваешься — в тебе говорят то разум, то чувство».
В многолюдном городе, где Лоренцо недавно отменил налоги с тех, кто воздвигал новые здания, работы хватало всем корпорациям, Леонардо же оставался одиноким. Он переходит из одной компании в другую, не порывая окончательно с прежней. Вместе с герольдом Синьории Франческо Филарете он часто проводит время с Мануэле Кризолора, Теодоро Гаца и Яном Типтофтом — графом Ворчестер-ским, специально приехавшим во Флоренцию, чтобы послушать лекции Аргиропуло. Леонардо почерпнул от них первые сведения о греческом языке, насладился текстами классиков греческой литературы. Он участвует в устраиваемых Лоренцо и Джулиано Медичи ассамблеях, где Нери и Донато Аччайуоли записывают и комментируют лекции Аргиропуло, встречается с Аламанно Ринуччи, который пишет свои труды на греческом языке, с Бартоломео Сакки, покинувшим герцогский двор Гонзага и прибывшим из Мантуи во Флоренцию изучать греческий язык, с каноником Марсилио Фичино, возглавлявшим платоновскую академию и вновь открывшим откровения «Эннеад» Плотина.
Кроме того, Леонардо посещает кружок ученых-евреев, где изучает тайны каббалы и алхимии. Не изменяет он и музыке, будучи частым гостем маэстро Антонио Скуарчалупи — органиста собора, Александра Агриколы — немецкого музыканта, женатого на фьорентийке, у Джероламо Амацци — врача и музыканта, у Бастиано Форести — знаменитого мастера духовых инструментов. Он не забывает и анатомии, бывая в покойницкой, продолжает геометрию и математику, всерьез занимается механикой и гидравликой.
Все интересует его и все восхищает. Ни одна из наук не оставляет его равнодушным. Его любопытство вызывают астрономия и геология, минералогия и зоология, ботаника. Он аргонавт, который ищет золотое руно знаний и все дальше отходит от замысловатых абстракций средневековья.
«В природе есть множество разумных законов, которые никогда не изучались». И его долг нового человека заключается в том, чтобы открыть эти бесконечные законы, извлечь из своего поединка с природой ценный опыт.
В этот период своей жизни Леонардо принадлежал всем и никому, он бывал везде и всегда оставался наедине с самим собой.
Теперь он уже не художник, ищущий образы, а философ, который в таинственном и удивительном строении вселенной ищет следы и черты ее создателя. Наука, плод его наблюдений за реальностью, вызывает у него глубочайший восторг. Тогда-то, в минуту озарения, он находит источник бесконечных законов и называет его «первым движителем». И призывает других «проверить» этот источник всего и восклицает: «О жалкие смертные, откройте глаза!»
Круглый щит
В доме Винчи вскоре появилась еще одна женщина — Маргерита, дочь Франческо ди Якопо ди Гульельмо. После ранней смерти Франчески Ланфредини она стала третьей женой сера Пьеро. Маргерита была женщиной плодовитой. Вскоре она родила мальчика, названного по имени деда — Антонио, вслед за которым появились на свет — Джулиано в 1479 году, Лоренцо — в 1484-м, Виоланте — в 1485-м и Доменико — в 1486-м.
Леонардо довольно часто бывал в доме отца и охотно оставался там обедать, ведь он мог в свое удовольствие «рисовать малышей, когда они сидят в удобных и неудобных позах и когда стоят, робкие, испуганные».
Сохранилась серия рисунков, на которых изображен мальчик, играющий с котом. Вероятно, это был либо маленький Антонио, либо Джулиано — словом, один из законных сыновей сера Пьеро, которые много лет спустя объединились, чтобы отсудить право наследования у своего знаменитого, но незаконнорожденного брата.
Сер Пьеро тем временем вкладывал свои доходы в недвижимость: покупал в Винчи новые дома и земли.
Однажды, когда он находился на вилле, к нему, как рассказывает Вазари, пришел крестьянин, который из срубленного им во владениях сера Пьеро фигового дерева своими руками сделал круглый щит. Крестьянин этот всегда сопровождал сера Пьеро во время охоты. Сейчас он попросил хозяина найти художника, готового разрисовать этот щит.
Сер Пьеро охотно согласился. Вернувшись во Флоренцию, он послал щит сыну, чтобы тот на нем что-нибудь изобразил. Леонардо, взяв щит в руки, сразу увидел, что он неровный, кривой, плохо обработанный и неказистый. «Тогда он отдал щит токарю, который из покоробленного и кривого сделал его гладким и ровным». Затем Леонардо мелом очертил края будущей картины. Но что изобразить на щите? Что-нибудь необычное, впечатляющее, способное поразить и напугать каждого.
«С этой целью, — продолжает Вазари, — он принес в свою комнату, в которой бывал он один, множество всяких ящериц, сверчков, змей, бабочек, кузнечиков, нетопырей и других подобных же тварей странного вида, из каковых, сочетая их по-разному, создал чудовище весьма страшное и отвратительное, отравлявшее все вокруг своим зловонным дыханием и воспламенявшее воздух. Оно выползало— вернее, Леонардо изобразил его выползающим— из расселины темной скалы и извергало яд из раскрытой пасти, пламя из глаз и дым из ноздрей, и было это столь необычно, что животное казалось поистине отталкивающим и чудовищным».
Леонардо работал над щитом несколько месяцев, так что и отец, и сам крестьянин забыли о своей просьбе.
Велико же было удивление сера Пьеро, когда, встретив однажды сына, он услышал, что щит готов и можно за ним в любое время присылать слугу.
— Я приеду сам, — ответил сер Пьеро.
Но предоставим слово Вазари: «И вот когда однажды утром сер Пьеро пришел за щитом и постучал в дверь, Леонардо ее отворил и попросил подождать немного. Вернувшись в комнату, он поставил щит на аналои, на свету, и приспособил створки окна так, чтобы свет был матовым. Пригласил отца войти и посмотреть… Сер Пьеро от неожиданности отшатнулся, не веря, что это — тот самый щит, ни тем более, что увиденное им изображение писано кистью».
Леонардо его успокоил и с улыбкой сказал:
— Отец, это произведение служит тому, для чего оно создано: возьмите же его и отдайте, ибо такого воздействия и ожидают от произведений искусства.
Серу Пьеро казалось, будто он грезит: никогда он не видел ничего подобного!
Он горячо похвалил сына, поблагодарил его от себя и от имени крестьянина и унес щит, но в Винчи его не отослал, а оставил у себя. Затем купил у лавочника другой щит, на котором было изображено сердце, пронзенное стрелой, и, вернувшись на виллу, отдал его крестьянину, который на всю жизнь остался ему за это благодарен.