Когда вас вводили в дом, можно было увидеть, что комнаты обставлены хорошей, хоть и дешевой мебелью. Там были обитые саржей «кобург» стулья и диваны, стеклянные канделябры и красивые зеленые занавески. Девушке, с которой мы разговорились, было не больше двадцати трех лет. Она сказала, что ей двадцать, но никогда нельзя полагаться на заявления такого рода, сделанные представительницами ее профессии. Сначала она отнеслась к нашим расспросам с некоторым легкомыслием и в шутку спросила, что мы ей поставим, — вопрос, который мы справедливо истолковали как желание что-нибудь выпить. Таким образом, мы «выставили» бутылку вина, которая произвела должный эффект, сделав нашего информатора более разговорчивой. Вот вкратце то, о чем она нам рассказала. Ее жизнь была настоящим рабством; ей редко разрешалось — если вообще разрешалось — выходить из дома, да и тогда за ней приглядывали. Почему так было? Потому что она «покончила бы с этим», если бы у нее была возможность. Они знали это очень хорошо и принимали все меры к тому, чтобы у нее не появилось такой возможности. Их дом был довольно известным, и они принимали много гостей. У нее было несколько личных друзей, которые всегда приходили навестить ее. Они хорошо ей платили, но она почти не видела этих денег. Какая разница, ведь она не могла пойти и потратить их. Что она могла купить на эти деньги, кроме порции белого джина время от времени?
Что такое белый джин? «А где же вы прожили свою жизнь, позвольте спросить? Вы что, ловкач?» (Она имела в виду приходского священника.) Нет, и она была этому рада, так как она плохо себе их представляла; они были лицемерной братией. Ну, белый джин, если мне нужно знать, это можжевеловая настойка; и я не могу сказать, что она ничего нового мне не сказала. Где она родилась? Где-то в Степни. Да и какая разница где; она могла все рассказать мне об этом, если бы захотела, но у нее не было желания. Это затронуло ее за живое, заставило слишком расчувствоваться. Ее грехопадение случилось, когда она была еще юной: ее завлекла хозяйка дома несколько лет назад. Она познакомилась с г-жой Н. на улице, когда та дружелюбно заговорила с ней. Она спросила девушку, кто ее отец (он был плотником-поденщиком), где он живет, выудила у нее все про ее семью и в конце концов пригласила ее к себе выпить чаю. Девочка, обрадовавшись знакомству с такой доброй и хорошо одетой дамой, охотно и без колебаний согласилась, так как ей и в голову не пришло ничего дурного, да и отец ее никогда не предостерегал. Ее мать умерла за несколько лет до этого. Ее не привели прямо в дом, где я ее нашел? О нет! За рекой было другое заведение, где девушек «укрощали». Как долго она пробыла там? Да, наверное, месяца два, а то и три; она не вела счет времени. Когда она покорилась, а ее дух был сломлен, ее перевезли из этого дома в более аристократический квартал. Как они ее «укрощали»? О, они напоили ее и заставили подписать какие-то бумаги, которые, как она поняла, давали им над ней большую власть, хотя она точно не знала, в чем эта власть состояла или как она могла осуществляться. Затем они дали ей одежду, стали хорошо кормить и постепенно приучили ее к такой жизни. Ну а теперь есть ли еще что-то, что я хотел бы узнать, потому что если есть, то лучше мне побыстрее задавать свои вопросы, так как она уже устала от разговора. Собирается ли она вести этот образ жизни до самой смерти? Ну, она никогда об этом не думала, если я не собираюсь читать ей проповедь. Этого она выдержать не смогла бы — что угодно, только не это.