На Оксендон-стрит тоже есть дома, где женщин содержат таким же образом.
Одна из жертв этого позорного установившегося порядка рассказала мне, что ее заманили в эту ловушку, когда ей было шестнадцать лет. Какое-то время она предоставляла свои услуги старикам, которые платили большие деньги за обладание ею.
«Я родилась в Мэтлоке в Дербишире, — начала она свой рассказ, — мой отец был камнетесом, а я работала в магазине, полировала камни и изделия, а весной 1851 года мы услышали о Великой выставке. Я очень захотела поехать в Лондон, увидеть красивые магазины и всякое такое, и отец написал моей тетке, которая жила в Лондоне, чтобы узнать, нельзя ли мне приехать и пожить у нее недельку-другую и посмотреть выставку. Через несколько дней мы получили ответное письмо, в котором говорилось, что она будет рада предоставить мне комнату на две-три недели и ходить повсюду со мной. Отец не мог поехать со мной, потому что у него была работа, и я поехала одна. Когда я приехала, тетя сильно простудилась и не могла выходить из дома. Конечно, мне хотелось повсюду ходить и смотреть. И хоть я и не верила, что улицы в Лондоне вымощены золотом, мне очень хотелось увидеть магазины и места, о которых я так много слышала. Тетя сказала, что, когда ей полегчает, она поведет меня туда, но мне не терпелось, и я решила пойти одна. Я ничего не сказала тете об этом и украдкой ушла из дома однажды вечером. Какое-то время я бродила по улицам, очень довольная новыми впечатлениями. Толпы народа, вспыхивающие газовые струи и все вокруг было таким необычным и новым. Я была в восторге. В конце концов я потерялась и попала на какие-то улицы, на которых было темно и тихо. Я увидела посреди улицы одну открытую дверь, то есть она была приоткрыта. Не думая о плохом, постучала и, не услышав ни звука и не получив ответа, постучала погромче, и тогда кто-то пришел и впустил меня, не говоря ни слова. Я наивно спросила эту женщину, где нахожусь и не скажет ли она мне, как пройти до Банк-плейс. Я не знала, где находится Банк-плейс, в Ламбете, Кенсингтоне, или Хаммерсмите, или где-то еще, но слышала, что это в Кенсингтоне. Впустившая меня женщина, которой я адресовала свои вопросы, засмеялась над этим и сказала:
— Ах, да я не вчера родилась!
Я повторила:
— Где я и что мне делать?
Она велела мне «страшивать» и сказала, что раньше она уже это слышала.
Видимо, мне следует сказать вам, прежде чем я продолжу, — объяснила мне девушка, — что «страшивать» означало «спрашивать» или «выяснять».
И тогда дверь открылась, и из комнаты, которая показалась мне гостиной, вышла старуха.
— Входи, дорогуша, — воскликнула она, — и присядь.
Я последовала за ней в комнату. Она вытащила бутылку джина и, спросив меня, не выпью ли я капельку чего-нибудь крепкого, налила мне немного, и я была слишком напугана, чтобы отказаться. Она сказала:
— Я люблю быть веселой сама и когда другие тоже веселы. Сейчас я преуспеваю. Я уже не та, что была когда-то. Но я же говорю, что люблю быть веселой, и я всегда веселая. Знаешь, старая скрипка играет самую лучшую музыку. Рынок полон, моя дорогая, — добавила она, подталкивая ко мне стакан с джином. — Ах, думаю, еще нет! Еще слишком рано, вот так. Я рада, что ты заглянула сюда. Я много раз замечала твое личико, но думала, что ты одна из девочек Лотти и не захочешь пройти так далеко по улице, хотя почему одно место должно быть лучше другого — этого я точно не понимаю.
— На самом деле вы, вероятно, ошибаетесь, — перебила ее я. — Я в Лондоне чужая, всего три дня здесь. Дело в том, что я заплутала сегодня вечером и, увидев вашу открытую дверь, подумала, что могу зайти и спросить дорогу.
Пока я все это говорила, старуха внимательно слушала. Казалось, она впитывает каждое мое слово, и ее лицо совершенно изменилось.