Этот такой чистый человек нес на совести сложную, не вполне обычную ответственность, от которой может быть и гнулись его плечи, и глубокие морщины так рано состарили его… Это было время глубочайшего отчаяния Льва Исааковича, его внутренней катастрофы. (Герцык, стр.102, 106).
Близкий друг Шестова А.М.Лазарев пишет в своей статье о Шестове, что «с ним случилось нечто более страшное». В.Зеньковский пишет о том же (стр.322), и сам Шестов говорит об этом в своем «Дневнике мыслей», в записи от 11.06.1920:
В этом году исполняется двадцатипятилетие, как «распалась связь времен» или, вернее, исполнится — ранней осенью, в начале сентября. Записываю, чтобы не забыть: самые крупные события жизни — о них же никто, кроме тебя, ничего не знает — легко забываются.
В эти тяжелые и мучительные дни сестра В.Г.Мала- хиевой-Мирович, Настя, поддержала Шестова, и он хотел на ней жениться, но родители не дали своего согласия. Этот новый удар еще ухудшил состояние Шестова. При первой возможности он передал свои обязанности в деле Владимиру Евсеевичу Мандельбергу (муж Марии Исааковны), который, по просьбе Шестова, был посвящен в дело отцом, когда Шестов почувствовал первые приступы болезни, и уехал за границу (вероятно, март 1896), чтобы лечиться и по возможности заниматься литературой и философией.
За границей он переезжал из одного города в другой, в поисках подходящих докторов и климата. Он побывал в Вене, Карлсбаде (апрель), Берлине (летом), Рейхенгалле. В этих городах он обращался к докторам, которые ему назначали разные виды лечения. В Берлине профессор Бергман сделал ему операцию. Потом он провел несколько дней в Париже, где, вероятно, виделся с С.Г.Пети, и оттуда с ее братом Дмитрием Григорьевичем Балаховским поехал в Трепор на морские купания (сентябрь), после которых несколько окреп. Из Трепора Шестов отправился в Германию, с остановкой в Париже, где он опять повидал семью Пети. В октябре он живет в Мюнхене, а в ноябре и декабре — в Берлине. В начале 1897 г., после года скитаний, он поехал в Рим, где обосновался на более продолжительный срок, до весны 1898 г. Там он встретил студентку-медичку Анну Елеазаровну Березовскую, которая стала его женой (вероятно, февраль 1897), но, по тогдашним законам, он не мог узаконить брак. Он должен бьш скрывать от родителей свою женитьбу, так как невеста былаиз православной семьи. Весну и лето Шестовы жили в Вико (Vicco) около Неаполя, а на зиму 1897/1898 вернулись в Рим.
Несмотря на болезнь, Шестов много занимался и писал все это время. Писал статьи и работу о Шекспире и Бран- десе, изучал Нитше [11]. О своих занятиях и чтениях он пишет Варваре Григорьевне. Начало письма к Варваре Григорьевне не сохранилось. Его можно с большой вероятностью отнести к апрелю 1896 г., когда Шестов жил в Карлсбаде, так как бумага, на которой она написано, имеет заставку «Карлсбад». Шестов пишет:
Хорошо было бы вам Данте прочесть, Гюго, Дюма сына и русских Толстого, Достоевского, Писемского, Гоголя, Тургенева, Белинского, Добролюбова. И затем — историю. Полезно — историю литературы, искусства и общественных движений. Видите, как много! Когда вы будете опять с нами, я все свое влияние употреблю, чтоб направить вас именно по этому пути. Но напишите все-таки, что вы сами намерены читать: вы говорите, что у вас есть уже программа. Да — еще: непременно пишите. Я знаю, что у вас есть планы. Старайтесь их осуществить. Вам это необходимо, чтоб давать себе отчет в своих настроениях. И затем — не бойтесь бездны премудрости. Она не так страшна. И мне много недостает в знаниях: больше, чем вам, если принять в соображение, что от меня требуется. А я не робею. Не робейте и вы. Бывают грустные настроения — но они относятся к тому проклятому случаю, который наделал столько бед в моей жизни. А помимо этого, я убежден, что еще добьюсь своего, и выведу и вас, и Настю [12] на путь. Но вы, Вава, вы не бегите моих указаний и не вздумайте подчиниться влиянию того круга, который встретится вам в Париже. Там теперь, кажется, и Минский, и Волынский, и Мережковский с супругой — они ездили вдохновляться искусством. Волынский — это просто глупый человек, Минский потерял
почву под ногами. Я боюсь, что вы падете ниц, увидав на них панцыри и копья современного литературного образования. Помните, что это — пустяки, что Волынский, помимо всего, помимо того, что у него пустая душонка, еще в конце концов круглый невежда. Он знает только заглавия и самые громкие современные слова. Вам не под силу будет его допрашивать, и он, может быть, и победит вас. Но это не должно вас смутить. Победит вас лишь ваш собственный страх. Вот все, что пока могу вам сказать, не знаю, что еще о подробностях говорить. Спросите — я скажу.