В 24 г. я переехал из побежденного Берлина в победивший Париж. Через 16 лет мне суждено было узнать Париж побежденный. Много было оснований для перенесения центра деятельности туда. Берлин переставал быть русским центром и им становился Париж. (Самопознание, стр.275).
Оригиналы двух вышеприведенных писем Шестова к Бердяеву от марта 1924 г. не сохранились, и приводимые тексты, вероятно, не полны. Эти два письма и вторая часть письма Бердяева от 11 апреля того же года были напечатаны в журнале «Мосты» № 8, 1961. В архиве Шестова сохранилось всего девять писем Шестова к Бердяеву и семь писем Бердяева к Шестову (рукописные копии, сделанные Евгенией Рапп). Семь из этих писем, касающиеся переезда Бердяева из Берлина в Париж, даны выше. Из оставшихся два даны ниже в этой главе и два в следующей. Здесь не воспроизводятся письмо Шестова от 10.09.1924, в котором он дает Бердяеву сведения о Виши, два письма Бердяева о немецких издателях (от 26.07.1925 и 9.04.1926) и две открытки Шестова (21.02.1929 и 18.05.1929). Письма были опубликованы в журнале «Континент» (№ 30, 1981).
***
После приезда в Париж (лето или осень 1924 г.) Бердяев поселился в Кламаре (Clamart— пригород Парижа). В это время он разошелся со многими старыми друзьями, но многолетняя дружба с Шестовым не только уцелела, но и окрепла. Бердяев пишет:
Я живу в Париже более 20 лет. Париж за это время стал русским культурным центром. И тут жили в это же время люди, с которыми я был связан в прошлом, с которыми был даже близок. Но у меня не было общения и почти не было даже встреч с этими людьми моего прошлого. Большее общение было с новыми людьми. С Мережковским я не встречаюсь долгие годы. Мережковский писал про меня грубые статьи. Со Струве тоже перестал встречаться, он тоже очень резко нападал на меня в печати. С А.Карташевым я почти не встречался, мы очень разошлись политически. Также не встречаемся с Б.Зайцевым. С П.Муратовым, с о. Булгаковым у нас не было никакого разрыва, но мы встречались очень редко и больше на деловых собраниях. Боюсь, что если бы мы встречались чаще, то разошлись бы гораздо дальше. Из старых отношений сохранилась и даже окрепла дружба с Шестовым, с которым у меня бывали наиболее значительные разговоры. (Самопознание, стр.299).
Они часто встречались, и уже в январе 1925 г. Шестов обещал Бердяеву выступить в Религиозно-философской академии. Шестов пишет Бердяеву:
Сейчас получил твое письмо. Само собою разумеется, что я воскресенье 1 — го февраля отстоял, как и обещал
тебе, от всяких на него покушений и готов в этот день читать у вас. Выдумывать новое название для доклада не стоит — пусть так и будет: «Наука и Библия». Собираетесь вы завтра (в пятницу, 23-го января) на вечер Ремизова? Приходите — будет очень интересно. Кроме самого Ремизова — участвуют Плевицкая, Могилевский, Александрович. Ехать недалеко — HotelLutetia. (Париж, 22.01.1925).
О своем выступлении Шестов пишет Ловцкому:
В воскресенье я читал доклад в религ. — фил. Академии. Было много народу, так что хотя плата и была очень скромная (2 фр.), мне пришлось на долю 250 фр. (Париж, 4.02.1925).
Бердяев устраивал у себя в Кламаре разного рода собрания, а по воскресеньям чаепития, после которых происходили беседы на какую-нибудь интересовавшую его тему. Шестов часто бывал на Бердяевских воскресеньях. Так, он пишет Бердяеву:
Ужасная досада! А.Е. опять неожиданно оказывается завтра днем занята и не может приехать в Clamart. Боюсь уже обещать, что приедем в следующее воскресенье: А.Е. никогда себе не принадлежит и не может собой распоряжаться. Но если ничего не произойдет неожиданного — постараемся приехать. Я уезжаю 23 или 24 мая, т. к. придется еще и во Франкфурте читать. Очень бы хотелось повидаться с тобой до отъезда и побеседовать. Может, когда будешь в Париже, завернешь ко мне. Я прочел обе твои статьи о Беме [145] и тоже статью в «Сов. Зап.» [146] — многое бы нужно сказать тебе. Главное, почему ты, который так страстно и неутомимо ищешь Бога (в этом же и смысл русской философии — и именно той, которая, как ты сам указываешь, нашла себе выражение не в ученых трактатах русских профессоров — а в художественном творчестве Пушкина, Гоголя, Толстого, Дост. и т. д.) — идешь все- таки за истиной к «умозрению»? Когда ты, вслед за Беме, утверждаешь, что без нет не может быть да — ты ведь ставишь этим самым навсегда и окончательно истину разума над откровением. А в Писании сказано, что, если будет у вас веры с горчичное зерно — то не будет для вас ничего невозможного. И для Бога возможно да без нет, для Бога возможна свобода и для него и для твари. О Боге спрашивать не нужно, хорош ли он, ибо от него все хорошее. Так учит Писание — мы этого не понимаем — но это и не нужно понять. Нужно только приучиться к свободе мыслить без всяких apriori, и не думать, что только то есть истина, что для нашего разумения кажется возможным. Если увидимся, потолкуем об этом. Как ни интересен Беме (по-моему, его интерес не в том, что он приготовил идеи для нем. идеализма, а в том, что эти идеи его…) — истина, все-таки, в Св. Писании. (Париж, 9.05.1930).