Шестову пришлось написать несметное количество писем, чтобы добиться издания книг. Письма, которые он писал на эту тему Ловцким, сохранились и позволили определить указанные даты, но только небольшая их часть нами воспроизводится.
Надо было также думать об образовании детей. Некоторое время думали о Германии, но в конце концов выбрали маленький французский университет города Гренобль. Туда дети поехали 23 или 24 марта 1920 г. и поселились в студенческом общежитии. Наташа поступила на физико- математический факультет, а Таня — на литературный. Жизнь в Гренобле оказалась очень приятной, и бодрые письма детей отвлекали Шестовых от многочисленных забот. Анна Ел. пишет Наташе:
И можешь же ты такие глупости говорить, что вы слишком много пишете. Если бы ты видела, какое у папы было улыбающееся и доброе лицо, вчера, когда он читал ваши письма. [Женева, 4(?).04(?).1920].
Твои письма имеют колоссальный успех: все их читают, т. е. мы и Шрейберы (послала письма Сереже) и развлекаются ими от меланхолии — тоже доброе дело развлекать людей. Папа удивляется, откуда у тебя такое богатство речи; совершенно неожиданно — молчала, молчала и вдруг проявила красноречие и остроумие. [Женева, 19(?).04.1920].
Ни одно из «развлекающих от меланхолии писем» не сохранилось.
О своих занятиях Шестов пишет Фане:
Новостей у нас никаких. Заниматься настоящим образом не удается. Изводит письма писать и огорчаться о наших. Но кой-что стараюсь делать. Если наши домашние дела устроятся, опять начну по-настоящему работать. (Женева, 10.04.1920).
Анна Ел. намеревалась поехать в Гренобль повидать детей. Шестов им об этом сообщает:
Надеюсь, что мама теперь уже спокойно уедет, так как вчера сговорились с Фр. Лаз.[90], что до приезда Фани я у них буду обедать. Они соглашаются брать деньги за еду, так что неприятностей не будет. Хотели они, чтобы я к ним совсем переехал жить, но это едва ли удобно. Фаня еще собирается купаться и приедет не раньше, чем через месяц: не хочу бросать квартиру. (Женева, 8.05.1920).
Анна Ел. уехала в Гренобль 18.05.1920 и прожила там месяц с детьми. Шестов остался в Женеве, некоторое время с ним жила Люся (в начале июля уехала к родителям в Висбаден), а некоторое время он жил совсем один. Тогда Фаня и Герман жили в Висбадене и звали Шестова туда приехать. Свою жизнь в Женеве он описывает в письмах к Ловцким, к жене и к детям:
Сейчас получил твою открытку из Лейпцига — и ты и мамаша убеждаете меня приехать в Висбаден лечиться, но для меня это сейчас крайне трудно. Я только успел наладить свои занятия, теперь самое благоприятное время для работы — и вдруг прервать! Мне кажется, что, если я летом позаймусь, я успею окончить новую книгу[91] к зиме. А зимой — холодно будет, занятия будут идти хуже. И вообще прервать начатое очень не хочется. Что до лечения, то, по-моему, самое лучшее для меня лечение — это речные купанья. В 1916 г. я проделал (на Оке) такое лечение — и удивительно поправился. Так что для меня очень трудно кажется теперь ехать в Висбаден и без крайней надобности, по-моему, этого не следует делать. Вы полечитесь — тебе как раз это нужно. А я вас здесь подожду. (Фане, Женева, 10.05.1920).
В русских университетах на каждом факультете были свои твердые программы, которые распределялись на четыре года, и каждый год студент сдавал экзамены по предметам, которые он был обязан слушать. Но конечно, в чужой монастырь нечего соваться со своим уставом. Нужно приспособиться — и сжиться. Раз будете учиться, толк, наверное, выйдет и жалеть не будете. Конечно, чтоб добиться чего- нибудь, нужно довольно долго работать. Но ведь и в самой работе часто бывает много интересного. Люся здесь теперь корпит тоже над рефератом. Ей придется 16 мая читать его вслух перед аудиторией. И, главное, даже не читать, а говорить. Вот она и сидит по целым дням и мучается. Сколько я ей уже не объясняю, что так волноваться не нужно — не помогает. Иное дело считать свою «репетицию», как ты говоришь, самым главным делом, даже мировым событием. Так и нужно. Ведь для того, чтобы вложить все свои силы в работу, нужно непременно отнестись к ней серьезно, т. е. считать ее очень важным делом. Но бояться совсем не нужно. Нужно помнить, что все мы люди, все Богу грешны, все вначале не умели, а потом научались. И что во время экскурсий вы забавляетесь и все люди забавляются. И тоже очень хорошо, что ты мне подробно все описываешь и такие длинные письма пишешь. Когда вы пишете длинные письма, все-таки это хоть немного заменяет разговор. А то ведь вот уже три месяца, как не разговаривали. Авось летом удастся повидаться — хотя теперь ужасно трудно с разрешением… Целую вас. Я вами очень доволен. Видно, вам можно было дать свободу, когда вам вместе исполнилось 40 лет. Еще раз целую. Пишите. Ваши письма большая всегда мне радость. [Дочерям, Женева, 14(?).05.1920].