Температура скоро спала, и мы друг друга уверяли, что он поправляется, хотя когда я забегала после службы и слышала, как он ужасно кашляет, то, конечно, знала, что это все пустые слова. Его кашель назвали бронхитом, хотя исследование показало туберкулезные бациллы. Ему трудно было говорить. Никто не знал, что сделать, чтобы ему помочь. Я ему прочла все места из твоего письма из Джибути, касающиеся моря, переезда, Этны. Кажется, он слушал. Но той радости, которую он проявлял при чтении твоих прошлогодних писем, уже не было. Он ничего не говорил, а в прошлом году то и дело меня прерывал и задавал вопросы. Единственное, что папу успокаивало, это посещения его самого близкого друга — мамы. Но мама говорила, что ей трудно сидеть с ним больше, чем час в день: она не в силах была быть спокойной дольше, слезы ее одолевали. Доктор Боман приезжал 3 раза по своей инициативе — ему папа всегда рад был…
В субботу в 5 часов я пошла в клинику… Дождалась мамы. Папа ее просил позвать еще доктора, если можно, сегодня же. Я сразу побежала, чтобы визит, назначенный на понедельник, перенести на субботу, но оказалось невозможно — доктора К. не было дома. Мама осталась еще у папы час, потом пришла ко мне, и Таня пришла. Мама рассказала: «Я ему помогла есть, ему очень трудно глотать. Последние его слова были: «Теперь мне спокойно». Никто больше не зашел к нему — хотя душа моя просилась…» На следующее утро телефонный звонок из клиники — приходите сейчас же. Быстро оделась и побежала. Сестра встречает: «Ваш отец скончался. Он провел спокойную ночь. Я его видела в семь часов утра и проверила его пульс. Он бился ровно. Он сказал мне с доброй улыбкой: "Я очень устал". В семь с половиной ночная сестра пошла к нему измерить температуру. Он спросил: "Какая температура?", попробовал повернуться, и его не стало, сердце не выдержало. Он не страдал. У него не было агонии». Вошли в комнату — папа спокойно лежит. Рот приоткрыт, будто спит. Поехали за мамой, привезли ее. Мама поцеловала его в лоб, закрыла рот, обвязала белым платком, прибрали комнату. Я пошла и купила 5 белых хризантем, положила на кровать… Мама сидит рядом и на него смотрит, становится на колени, крестится. (23. 11.1938).
Известили родных и друзей. Пришли любимые сестры Шестова — старшая, Соня, и младшая, Фаня, с мужем Германом, всегда его оберегавшие и во много ему помогавшие. Пришли друзья: ближайший друг Адольф Маркович Лазарев с женой Бертой Абрамовной, Софья Иосифовна и Шура Лурье, преданный ученик Фондан с женой и сестрой, Жюль де Готье, Алексей Михайлович Ремизов с женой Серафимой Павловной, Виктор Мамченко и многие другие. Со слезами на глазах они смотрели на любимые черты и не могли оторвать глаз от умиротворенного лица. Жюль де Готье сказал: «Какое безмятежное выражение лица». Привожу отрывки из четырех писем, написанных родными Володе, и из записей Лазарева, Ремизова, Фондана и друга Шестова, имя которого не сохранилось в памяти:
Леля ушел от нас. Жаль, что ты не видел его усопшим; у него было такое светлое, спокойное лицо, что думается — он нашел, что искал всю жизнь, и его глубокая вера оправдалась. (Володе от Анны Ел., 24.11.1938).
Если бы ты видел Лелю на смертном ложе, ты не сказал бы, что он «бедный». Я смотрела на него в течение 2-х дней и не могла оторваться, такое у него было светлое, спокойное лицо… Конечно, мне тяжело, что ушел из моей жизни такой необыкновенный и любящий человек.
(Володе от Анны Ел., 24.12.1938).
Вы уже… знаете, какое страшное горе нас постигло, какую непоправимую утрату мы понесли — нет больше Л.И. Простите… не могу больше писать. (Володе от Фани, 9.12.1938).
В страшные часы, что мы переживали и переживаем здесь, Вас не хватает. Будьте бодры. (Володе от Германа, 9.12.1938).
Я стоял перед его открытым гробом, смотрел в лицо умершего учителя и друга и больше чем учителя и друга. Глаза его были закрыты. Уста замкнулись. И хотя он не был поэтом, в мое сознание неотступно толкалось: «Замолкли звуки чудных песен… И на устах его печать!» Но знаю, будут жить его мысли. Неужели же самого творца и источника их уже нету, ушел из бытия!.. Нет, он не ушел из жизни, а только от нас, отсюда, ушел туда, гда спали оковы, где не нужно уже бороться против са- моочевидностей и принудительных истин, ибо там истина не принуждает, а сотворенная Богом, как все в мире, и потому всегда благостная, подчиняется, служит Богу и человеку. (Адольф Лазарев. Памяти Льва Шестова, не издано).