Десятифунтовое ядро прямым попаданием ударило с правой стороны по нисходящей траектории в шею его лошади, прошло насквозь и на излете задело переднюю часть левого бедра всадника, порвав мышцы и обнажив бедренную кость. Длина раны составляла примерно 4 вершка, то есть около 18 сантиметров. Каким-то чудом ядро не задело ни бедренной артерии, ни самой кости. И в том и в другом случае скорая и мучительная смерть была бы неизбежной. Возможно, Михаила спасло именно то, что его лошадь волновалась, вертелась и в момент попадания стояла к французам правым боком. Это отчасти защитило всадника. Тем не менее его отбросило на несколько метров от группы штабных офицеров, и он на несколько минут потерял сознание. Придя в себя, Михаил попытался встать, но ощутил страшную боль в ноге и тут только осознал, что серьезно ранен. Первая мысль парадоксальным образом была о том, что теперь он сможет на некоторое время передохнуть от трудов и лишений службы и не претерпит позора быть откомандированным по болезни. Но тут же он понял, что неизбежно погибнет под ногами неприятельской или русской конницы, если ему не удастся покинуть поле боя. Беннигсен на своем прекрасно выезженном коне все еще неподвижно возвышался в нескольких метрах от него. Прямое попадание ядра в одного из штабных офицеров не прошло мимо внимания старого генерала, но реакция его была скупой: «Жаль, – сказал он по-французски, – хороший был офицер». На том же языке обратился к генералу и этот офицер, оказавшийся паче чаяния не убитым, а только раненым. «Генерал, прикажите унести меня!» – прокричал из последних сил Михаил, стараясь быть услышанным, несмотря на почти непрерывный грохот артиллерийской канонады[109]. В эти решающие для жизни Михаила Муравьева мгновения внимание начальника Главного штаба русской армии было, конечно, сосредоточено на вещах значительно более важных, чем жизнь одного мальчика. Но он услышал этот отчаянный призыв и бросил кому-то из штабных короткий приказ позаботиться об эвакуации раненого, что, кстати, является свидетельством гуманизма Леонтия Леонтьевича и его полного самообладания под градом неприятельских ядер. Спасибо ему, иначе эта повесть здесь бы и закончилась, а точнее, не появилась бы вовсе…
Приказ Беннигсена был исполнен. Четверо солдат на своих шинелях вынесли Михаила из-под огня и донесли до брошенной кем-то пустой повозки. Затем трое из них ушли, оставив подле раненого свои ружья. Четвертый взвалил раненого на повозку, дотащил ее до большой дороги и тоже ушел. Таким образом, за несчастьем ранения последовал ряд счастливых случайностей. Ядро не задело жизненно важных органов; Беннигсен обратил внимание на ранение Муравьева и нашел возможным отдать приказ о его эвакуации; солдаты исполнили этот приказ, благодаря чему Михаил оказался вне поля боя. Серия счастливых случайностей продолжилась и далее. Кто-то из санитаров, вывозивших раненых с поля боя, из сострадания привязал Михайлову телегу к своей и дотащил ее до Можайска. После ужасной ночи, проведенной Михаилом в каком-то сарае без всякой помощи, его совершенно случайно заметил урядник, знавший Муравьевых по службе при штабе Константина Павловича. Казак дал раненому поесть и по его просьбе написал на дверях сарая «Муравьев 5-й» – надпись, по которой, как надеялся Михаил, его могли найти братья. По этой надписи его в тот же день обнаружил знакомый офицер и отправил в Москву с проводником. Проводник этот, опять же по счастливой случайности, оказался крепостным человеком князя Урусова. Он позаботился о том, чтобы поскорее и с возможными удобствами увезти раненого юношу в Москву. Следующим утром брат Александр нашел Михаила в 30 верстах от Первопрестольной все по той же надписи «Муравьев 5-й», которую Михаил велел делать везде, где они останавливались. 29 августа, то есть на третий день после ранения, Михаил был в доме князя Урусова на Большой Дмитровке. Гангрена уже началась. Приглашенный братом Александром хирург немедленно начал операцию. В этот самый момент в дом вбежал брат Николай. Александр несколькими словами ввел его в курс дела, и Николай вошел в комнату, где проходила операция. «Михайла узнал меня, кивнул головой, и во все время мучительной операции лицо его не изменилось», – свидетельствует Николай Николаевич в «Записках»[110].
В тот же день, снабдив Михаила одолженными у знакомых деньгами и приставив к нему урусовских дворовых людей, братья на урусовской же парной упряжке отправили раненого в Нижний Новгород, где уже находились их отец и дедушка – князь Урусов. Опять же по счастливой случайности, в той же парной упряжке из Москвы уезжал М. Я. Мудров – знаменитый врач, профессор патологии и терапии Московского университета. Отправив брата в Нижний Новгород, Александр сразу же отбыл к месту службы, а Николай – на следующий день, когда в город уже входили французы и занимались первые пожары.