В муравьевской артели уровень интеллектуальной и духовной жизни был выше, чем в большинстве других подобных самодеятельных объединений. Артельщики сообща изучали иностранные языки, регулярно проводили обсуждение прочитанных книг и свободных тем. Это притягивало к ним просвещенную молодежь. Встречи за трубкой и вином затягивались порой до поздней ночи. В артель часто наведывались родственники – Никита Муравьев, Матвей и Сергей Муравьевы-Апостолы, Михаил Лунин – шестиюродный брат по матери, урожденной Муравьевой. Заглядывали офицеры-семеновцы – Сергей Трубецкой и Иван Якушкин. Бывали лицеисты: чаще других Иван Пущин, иногда Антон Дельвиг.
Темы, которые обсуждались на этих встречах, определялись общей духовной атмосферой послевоенных лет в образованной части русского офицерства. В ней царил повышенный интерес к политическим и философским вопросам. Это было прямым следствием приобретенного офицерской молодежью нового опыта – знакомства с политическим и общественным укладом европейских стран. На этом фоне бедность, неустроенность и несвобода русской жизни казались особенно очевидными и нетерпимыми. Вспоминая те годы, Н. И. Тургенев писал впоследствии: «Именно с момента возвращения русских армий в свою страну либеральные идеи, как говорили тогда, начали распространяться в России… Особенно гвардейские офицеры обращали на себя внимание свободой своих суждений и смелостью, с которой они высказывали их, весьма мало заботясь о том, говорили ли они в публичном месте или в частной гостиной, слушали ли их сторонники или противники их воззрений»[111].
Но была ли артель, которую ее члены любовно называли «священной», политической организацией, верно ли вести от нее родословную декабризма? В 1955 году М. В. Нечкина дала на этот вопрос положительный ответ. Такой подход был повторен и повторяется во многих работах, посвященных декабристам. Мне он кажется сомнительным. Сам термин «политическая организация» предполагает наличие какой-то политической цели и осуществление политической деятельности или хотя бы подготовку к ней. Едва ли свободолюбивые разговоры можно интерпретировать как выработку политической программы или подготовку к политическому действию. Иначе любую или почти любую более или менее регулярно собирающуюся компанию молодых образованных офицеров той эпохи можно было бы считать преддекабристской организацией. В артели не практиковалось никакой конспирации, что составляет признак закрытых организаций, и не было стремления к привлечению новых членов, что характерно для организаций, стремящихся влиять на общество. Новых членов принимали только при выбытии кого-то из старых и освобождении соответствующей жилплощади. Так, на место Михаила Муравьева после его переезда в Москву в 1817 году был принят некто Семенов – молодой офицер, до сего времени малоизвестный артельщикам.
До нас дошли несколько десятков писем, написанных в 1816–1818 годах членами артели Николаю Муравьеву после того, как тот покинул Петербург и отправился на Кавказ. Этой счастливой случайностью мы обязаны прежде всего самому Николаю Николаевичу, который всю жизнь хранил полученные им письма – всего более 8 тысяч штук, а также его внуку, сброшюровавшему их в несколько десятков томов и сдавшему эти тома на хранение в Исторический музей. В 1975 и 2008 годах часть этих писем была издана в двух томах под названием «Из эпистолярного наследия декабристов. Письма к Н. Н. Муравьеву-Карскому». Большая часть писем доступна исследователям в оригиналах.
Издатели двух упомянутых томов проделали огромную и очень полезную работу. Но цензурные ограничения той поры, когда эта работа начиналась, оставили на ее результатах свои следы. Они особенно заметны по тому, как освещается и комментируется в первом томе роль и место М. Н. Муравьева. Первый же абзац предисловия вызывает вопросы. Вот он: «Большую часть сборника составляют письма декабристов, с именами которых связано развитие одной из преддекабристских организаций и первых тайных обществ в России – А. Н. Муравьева, Н. М. Муравьева, М. И. Муравьева-Апостола, Петра и Павла Колошиных, И. Г. Бурцова»[112]. Как видим, М. Н. Муравьев не упоминается, хотя его письма (38 писем 1814–1827 гг.) составляют немалую часть сборника, а его участие в артели и в создании «Союза благоденствия» бесспорны. Между тем упоминаются Никита Муравьев и Матвей Муравьев-Апостол, которые участниками артели не были и представлены в сборнике одним письмом каждый. Может быть, дело в том, что Никита и Матвей прошли путем декабризма до конца, до декабря 1825 года, между тем как Михаил отошел (по выражению С. Трубецкого, «отстал») от движения за 5 лет до его трагического завершения? Но Александр Муравьев отстал еще раньше, отстали также Иван Бурцов и Петр Колошин. Почему же не упомянут только Михаил? Ответ ясен, так и видится опытный редактор или рецензент, который настойчиво советует автору предисловия И. С. Калантырской убрать будущего «вешателя» хотя бы с первой страницы издания, чтобы его сразу не зарубили в Главлите. Михаил Муравьев антигерой, он «плохой» и не должен упоминаться в одном списке с «хорошими». В дальнейшем тексте 1-го тома Михаил, правда, присутствует, но в комментариях, и далее видно старание составителей показать, что он «плохой», «не прогрессивный». Если речь идет о семейных делах, то он «властный», «деспотичный», «самоуверенный», «высокомерный». «С годами эти свойства его характера… превратились в жестокость и палаческие черты», – утверждают издатели, как бы сигнализируя бдительным контролерам: «Мы начеку, мы помним, что он плохой!»
111
112
Из эпистолярного наследия декабристов: Письма к Н. Н. Муравьеву-Карскому. М.: Гос. ист. музей, 1975. Т. 1. С. 5.