Подробных сведений о том, с кем Кроули общался в Мехико, нет. В момент своего приезда он, судя по всему, не был ни с кем знаком, но у него имелась рекомендация, вероятно от друзей Мазерса, к пожилому человеку по имени дон Хесус Медина. Медина, который, по словам Кроули, являлся потомком Алонсо Пересаде Гусмана, герцога Медины-Сидонии и адмирала испанской Армады, и был главой местной масонской ложи Шотландского обряда.
Уверившись, что Кроули является прямым и честным человеком, а также обладает большими магическими знаниями, Медина посвятил его в эту разновидность масонства и со скоростью света провёл по иерархическим
ступеням общества. Кроули планировал пробыть в Мехико недолго, поэтому он дорожил каждой минутой и проявлял нетерпение. Позднее Кроули утверждал, что достиг в масонской ложе Шотландского обряда самую высокую из тридцати трёх иерархических ступеней, став Суверенным великим генерал-инспектором, хотя в масонских архивах не сохранилось ни одной записи даже о том, что он вообще был посвящен в члены общества. В обмен на это звание дон Хесус Медина был произведён в верховные жрецы Ордена лампы.
Не забывая о своей литературной карьере, Кроули написал в Мехико стихотворную игру (имевшую также магический характер), основанную на опере Вагнера «Тангей-зер». Идея этого произведения посетила его в Париже, когда, на одной из публичных церемоний Мазерса, Кроули познакомился с американской оперной певицей и вступил с ней в любовную связь. «Романтика отношений с такой известной актрисой приводила меня в восторг», — писал он. Странным образом по его словам оказывается, что они обручились, несмотря на то что актриса была уже замужем «за человеком, которого она оставила где-то в Техасе». Возвратившись в Лондон, Кроули слышал её в Ковент-Гарден, где она исполняла партию Венеры в «Тангейзере», а в его голове восторг от пения и музыки смешивался с собственными творческими замыслами. Согласно записям Королевской оперной компании, единственной певицей, которая исполняла эту партию в Лондоне в 1899–1902 годах, была американка сопрано Сьюзан Стронг.
Нечего и говорить, что, как только Кроули покинул Лондон, Сьюзан Стронг была забыта, и он продолжил вести свой прежний образ жизни, затевая любовные интрижки, когда и где только мог. В Мехико он подобрал проститутку и отправился с ней в трущобы, где его впечатлила «ненасытная сила страсти, которая пылала в её порочных, непостижимых глазах и искажала её потрёпанное лицо, превращая его в водоворот обольстительного греха». Секс с этой женщиной придал ему новые творческие силы. Он вернулся к себе на квартиру и шестьдесят семь часов подряд сочинял стихотворный диалог между Венерой и Тангейзером. Нет сомнений, что проститутка из Мехико удовлетворила свойственную Кроули на протяжении всей жизни тягу к экзотическим женщинам.
Мехико притягивал его не только теми потрясающими сексуальными впечатлениями, которые этот город предоставлял. Кроули начал любоваться мексиканцами, которые казались ему простым народом, ещё не «отравленным лицемерием и необходимостью бороться за жизнь». Их существование было спокойным, темп жизни — неторопливым: этическая значимость работы и профессии, характерная для Англии, здесь не имела силы. Работа была здесь лишь досадной помехой в ленивом течении приятного досуга. Красота мексиканской земли захватила Кроули. Он писал:
…великолепный горный воздух, сияние солнца, яркая красота цветов, опьяняющая интимность бесстрашных любовных порывов, которой пылало каждое лицо, — всё это заставляло мою мысль пульсировать в восторженном ритме… В Мексике можно найти максимум романтики и наслаждений, причём даже в маленьких провинциальных городках. В каждом городе этой страны есть некое подобие Аламеды, заросшего деревьями парка, расположенного более или менее близко к центру города с бесчисленными скамейками и эстрадой для оркестра, где оркестр играет каждый вечер без всякой помпы, а просто потому, что люди любят музыку. Здесь никогда не бывает слишком жарко; всегда дует лёгкий ветерок, который шевелит листья, но не мешает и не раздражает. Такой парк всегда полон мужчин и женщин; все кажутся молодыми, непосредственными и готовы к любым мыслимым формам проявления любви.
Мексиканское отношение к любви и сексу тоже импонировало Кроули. Оно не носило на себе отпечатка
…ложного стыда и не было заражено идеями коммерческого или вообще материального характера. Никто не одержим этим вздором о чистоте, духовном подъёме, идеализме и другой тому подобной чепухе. Я не могу выразить это острое чувство наслаждения свободой. Человеческая непосредственность процветает, не стеснённая ожиданием трудностей в поиске желаемого партнёра, в осуществлении порыва, в избежании неприятных последствий. Проблема секса, которая довела англосаксов до истерии и сумасшествия, благополучно решена в Мексике благодаря сочетанию особенностей климата и здешнего гостеприимства… Даже католицизм [не преминул заметить Кроули] утратил в Мексике большую часть своей вредоносной силы. Духовенство и миряне представляют собой единое целое, как в духовном, так и в физическом смысле, поскольку и тем и другим одинаково свойственны страстные порывы… Конечно, священник желает получать небольшие вознаграждения за свою работу, но это очень по-человечески и естественно. А поскольку он никогда не проявляет ни жадности, ни злости, ни лицемерия, то получаемое им даётся ему добровольно и с самыми дружелюбными чувствами.
Говоря кратко, Мексика показалась Кроули полной противоположностью Европы, и особенно Великобритании. Британский уклад жизни был пронизан идеями совести, вины и самоотречения, ханжеством, подавлением желаний и, как следствие, извращениями, вто время как мексиканское мироощущение было свободно от той «благочестивой лжи, которая утверждает, что зло не существует, тем самым превращая его в нечто неопределённое, огромное и опасное». Британцы, как считал Кроули, прятались от правды, тогда как мексиканцы смотрели ей прямо в лицо. Они отважно и без ложного стыда встречали свои животные потребности, принимая свою человеческую сущность как она есть, вместо того чтобы пытаться приподнять человека над его естественным состоянием. Педантичность и самодовольство британцев, полагал Кроули, разрушают их. Он придерживался того мнения, что всё должно быть открыто и вынесено на поверхность — особенно секс, — поскольку «подавление естественных инстинктов является оскорблением природе и прямым путём к моральному уродству».
С точки зрения Кроули, эта свобода от стеснений и ограничений означала, что мексиканцы были независимы. В их обществе отсутствовала британская классовая система, не было высокомерия, вызванного классовым превосходством, не было (как утверждал Кроули) пиетета перед соблюдением этикета и, прежде всего, не было эгоизма или нетерпения. Кроули находил привлекательной мексиканскую смесь язычества и христианства и обвинял британцев за их «англосаксонскую концепцию христианства, которая оскверняет нацию», в результате чего её даже избегают другие европейцы, не связанные «насекомообразной коллективностью сознания, отпечаток которой лежит на англосаксах». Индивидуальность разума и духа имела большое значение для Кроули. Это был тот материал, из которого делаются подобные ему поэты. Англия, какой считал, «является самой плодовитой матерью поэтов, но она убивает слабых, а сильных направляет на поиски более счастливых мест… Английский поэт должен или добиться успеха, уехав из своей страны, или умереть, разбив себе сердце на родине». Сидя в своей квартире, выходящей на парк Аламеда, Кроули размышлял о Великобритании и её моральном упадке, коммерциализации и измельчании. Он вспоминал давку лондонских площадей, «этих потных животных, дышащих пивными парами», «вечно давящее чувство вины и стыда». Проникнувшись настроениями настоящего изгнанника, он критиковал даже английскую погоду.
Чтобы почувствовать дух страны и поближе узнать её людей, Кроули совершал поездки по мексиканской глубинке. Направляясь в Игуалу, местечко в ста милях от Мехико, он купил рыжего пони, который так и норовил прыгнуть или брыкнуться. Вероятнее всего, лошадке просто нравилось становиться на дыбы и сбрасывать с себя всадника. Чересчур щадящая манера, с которой Кроули использовал кнут, ещё увеличила строптивость животного, и Кроули продал пони сразу после возвращения в Мехико. В другой раз Кроули отправился в Веракрус, главный мексиканский порт, находящийся в 250 милях к востоку от столицы. Об этой поездке он писал как о захватывающем путешествии: «Сначала вы сорок миль едете по тропическому лесу, затем дорога неожиданно начинает идти вверх и вьётся по предгорьям, в теснинах, а надо всем этим царят восемнадцать тысяч футов горы Ситла-тепетль. Пейзаж постоянно меняется по мере вашего восхождения, и вдруг вы оказываетесь на плато, чья обширная поверхность представляет собой почти пустыню, на которой растут лишь кактусы да алоэ, и торчат две скалы: Ицтаксиуатль и Попокатепетль».