— Ладно. В таком случае можете пройти… Только поосторожнее с ковром…
Отец вошел в дом, и дверь с колокольчиком закрылась за ним, а я продолжал сидеть в нашем молоковозе. Тем временем из-за холмов на востоке стали пробиваться первые оранжевые лучи солнца. В грузовике пахло озером: на полу под водительским сиденьем стояла лужа. Я видел кого-то, стоявшего в лесной чаще. Точно знал, что видел. Почему же он не вышел посмотреть, что произошло с человеком в машине? И кем вообще был тот человек?
Пока я раздумывал над всем этим, дверь вновь отворилась, и на пороге показалась мисс Грейс, которая теперь надела поверх своего халата мешковатый белый свитер. На ногах у нее были тапочки, лодыжки и икры казались толстыми, словно молодые деревца. В руках — пачка печенья «Дорна Дун». Она подошла к нашему молоковозу и улыбнулась мне.
— Эй, там, в машине, — позвала она. — Ты, конечно же, Кори…
— Да, — ответил я.
Улыбка не слишком красила мисс Грейс. Ее губы были тонкими, нос — широким и плоским, а брови, подведенные черным карандашом, нависали над глубоко посаженными глазами. Она протянула мне пачку «Лорны Дун»:
— Печенья хочешь?
Я был не голоден, но родители учили меня никогда не отвергать дары. Я взял одно печенье.
— Бери два, — предложила мисс Грейс, и я взял второе печенье. Она сама тоже съела печенье, потом затянулась сигаретой и выпустила дым через ноздри. — Твой отец — наш молочник, — сказала она, немного помолчав. — Я думаю, ты найдешь нас в вашем путевом листе. Шесть кварт молока, две пахты, два шоколада и три пинты сливок.
Я сверился с перечнем заказов. Там оказалось ее имя — Грейс Стаффорд — и заказ, в точности такой, как она говорила. Я сказал, что сейчас все для нее достану, и стал собирать заказ.
— Сколько тебе лет? — спросила мисс Грейс, когда я принялся за дело. — Двенадцать?
— Пока нет, мэм. Двенадцать исполнится только в июле.
— У меня тоже есть сын. — Мисс Грейс стряхнула пепел со своей сигареты и принялась жевать очередное печенье. — В декабре стукнет двадцать. Он живет в Сан-Антонио. Знаешь, где это?
— Да, мэм. Это в Техасе. Там, где Аламо.
— Верно. Ему исполнилось двадцать, а, значит, мне должно стукнуть тридцать восемь. Настоящее ископаемое, верно?
Это явно вопрос с подвохом, подумал я.
— Нет, мэм, — наконец решился я ответить.
— Так ты — маленький дипломат? — Она опять улыбнулась мне, но на этот раз улыбка светилась в ее глазах. — Бери еще печенье.
Она оставила мне всю пачку, направилась к двери и закричала, обращаясь к кому-то внутри дома:
— Лэйни! Лэйни, оторви от дивана свою задницу и иди сюда!
Но первым появился мой отец. В безжалостном утреннем свете он выглядел постаревшим, под глазами у него темнели круги.
— Я позвонил в участок шерифу, — сказал он мне, усаживаясь на мокрое водительское сиденье и втискивая ноги в ботинки. — Кто-нибудь подъедет, чтобы встретиться с нами на том месте, где упала машина.
— Кто, черт возьми, это был? — спросила мисс Грейс.
— Понятия не имею. Его лицо было… — Он быстро взглянул на меня, потом опять повернулся в сторону женщины. — В общем, он был сильно избит.
— Скорее всего, надрался до потери сознания.
— Я так не думаю. — Отец ничего не сказал по телефону о том, что мужчина был раздет, удушен фортепианной струной и прикован наручниками к рулю. Эти подробности предназначались только для шерифа, а уж никак не для ушей мисс Грейс или кого-нибудь вроде нее. — Вы когда-нибудь видели здесь парня с татуировкой на левом плече? Она изображает череп, из которого растут крылья.
— Я видела огромное количество татуировок, — заметила мисс Грейс, — но не могу припомнить ничего подобного. А что: тот парень был без рубашки? Как вы узнали о его татуировке?
— Да, он был без рубашки. Череп с крыльями был вытатуирован прямо вот здесь. — Отец дотронулся до своего левого плеча, вновь вздрогнул и потер руки. — Они никогда не смогут поднять эту машину. Никогда. Глубина озера Саксон — три сотни футов.
Раздался звон колокольчика. Я посмотрел в сторону двери, держа в руках ящик с бутылками молока.
Из дома вышла девушка с опухшими от сна глазами. Она была одета в длинный клетчатый купальный халат, ноги ее были голыми, волосы цвета кукурузы рассыпались по плечам. Приблизившись к молоковозу, она сощурилась от яркого света и произнесла:
— Как мне все остое…нело…
По всей вероятности, я тогда чуть не свалился на землю от неожиданности, потому что никогда прежде в своей жизни не слышал, чтобы из уст женщины вырывалось такое грязное ругательство. О, я уже прекрасно понимал, что значило это слово, но меня повергло в шок, что его без тени смущения произносили уста хорошенькой девушки.