Выбрать главу

Преподобный Лавой объявил общую молитву. Освобожденный от наваждения, я опустил голову и крепко зажмурился.

Примерно через пять секунд после начала молитвы в мой затылок с щелчком врезался твердый крохотный снаряд.

Быстро оглянувшись, я посмотрел назад.

И онемел от ужаса. Безжалостно блестя серыми как сталь глазами, прямо позади меня сидели братья Брэнлины, Гоча и Гордо. Их родители, сидевшие по обеим сторонам от них, были глубоко погружены в молитвенный транс. По моему мнению, повод для молитвы у этих людей мог быть только один - скорейшее избавление от своего нечистого потомства. Братья Брэнлины были затянуты в одинаковые синие костюмчики с белыми рубашками и галстуками; единственное различие сводилось к тому, что белый галстук Гочи перечеркивала полоска красная, в то время как галстук Гордо имел полоску черную. Волосы Гочи, который был старше Гордо ровно на год, были светлее; лохмы Гордо отдавали в желтизну. Лица и того, и другого более всего напоминали грозные физиономии каменных истуканов, вырубленных из темного гранита, все в их облике устремленные вперед подбородки, выпиравшие скулы, готовые прорвать кожу, утесы гранитных лбов - все говорило о снедающем души братьев злобном огне. В секунду, последовавшую за началом созерцания этих хищников, Гордо поднял руку и молча показал мне отставленный средний палец, а Гоча зарядил духовую трубку новым гороховым снарядом.

- Кори, не крутись по сторонам! - раздался у меня над ухом шепот мамы, и меня дернули за рукав. - Закрой глаза и молись!

Так я и сделал. В следующий миг в мой череп вонзилась новая горошина. Пущенная умело и с близкого расстояния, горошина может причинить острую боль, крик от которой невозможно сдержать. В течение остатка молитвы я слышал, как позади меня Брэнлины крутились, перешептывались и хихикали, словно пара злобных троллей. Все оставшееся время моя голова служила им отличной мишенью.

После молитвы исполнили еще один гимн. Были произнесены необходимые речи и сказано слово о всегда открытых дверях для путников. По кругу отправился поднос для пожертвований. Я положил на поднос доллар, специально врученный мне отцом для этой цели. Хор пел, сестры Гласе играли на пианино и органе. Позади меня хихикали Брэнлины. Потом преподобный Лавой еще раз взошел на свое место, чтобы исполнить пасхальный обряд, - и именно в этот момент мне на руку села оса.

Рука лежала у меня на колене. Заметив осу, я не стал отдергивать руку, несмотря на то, что по моей спине, словно молния, пробежал страх. Добравшись до ложбинки между мизинцем и безымянным пальцем, оса устроилась там и замерла, часто подергивая своим черно-голубым брюшком, украшенным смертоносным жалом.

Теперь позвольте рассказать вам кое-что об осах.

Осы - это не то что пчелы. Пчелы, существа толстые и довольные своей судьбой, день-деньской перепархивают с цветка на цветок, безразличные к человеческой плоти. Дикие пчелы любопытнее пасечных и могут подлететь к вам, чтобы изучить, но, как правило, их поведение легко предсказуемо и от них нетрудно улизнуть. В отличие от пчел осы, в особенности черные осы - поджарые и проворные насекомые, похожие на летающий кинжал с крохотной головкой, словно рождены для того, чтобы вонзать свое жало в смертную плоть, порождая вопли, сравнимые разве что с восторженными криками знатока вин, откупорившего покрытую столетней паутиной бутылку. За неосторожное поведение вблизи гнезда черных пчел можно поплатиться жутковатым ощущением, сопоставимым, по слухам, с зарядом мелкой дроби в спину и ягодицы. Я сам видел то, что сталось с лицом мальчика, напоровшегося на осиное гнездо, исследуя в середине лета заброшенный дом. Осы покусали его губы и щеки; лицо так распухло, что такую муку я не пожелал бы даже братьям Брэнлинам. Осы безумны; к ним нельзя приноровиться, они нападают без предупреждения, и в их повадках нет последовательности. Будь у них жало подлиннее, - они бы прокусывали вас насквозь. В необъяснимой слепой ярости, переполняющей их, осы почти равны братьям Брэнлинам. Если у дьявола и имеются на Земле родственники, то это не черные коты, не обезьяны или гладкокожие ящерицы; ими всегда были и остаются осы.

В голову мне впилась очередная горошина. Боль была неожиданной и сильной, но мне уже было не до того - я следил за осой, обнюхивающей ложбинку между моим мизинцем и безымянным пальцем, слушал бешеный ритм своего сердца, чувствуя, как кожа покрывается отвратительными мурашками. Что-то пронеслось мимо моего лица, и, приподняв голову, я заметил вторую осу, которая сделала проверочный облет головы Демона и уселась прямо посреди ее рыжего пожара. Должно быть, Демон что-то почувствовала. Не зная, что за ужас устроился на ее голове, она подняла руку и смахнула осу, проделав это без малейшего вреда для себя. Сброшенная на пол оса снова поднялась в воздух. Судя по грозному жужжанию ее черных крыльев, она пребывала в последней степени ярости. Я решил, что Демону пришел конец, но оса, очевидно учуяв исходящие от рыжей девочки сродственные флюиды, внезапно изменила свои намерения и взмыла к потолку.

Преподобный Лавой готовился к следующей молитве, традиционно посвященной распятому Христу, плачущей Деве Марии и камням, которые откатываются с пути праведников.

Вслед за осой я поднял глаза к потолку церкви.

Возле одного из медленно вращавшихся вентиляторов в потолке имелась маленькая дырочка размером не более четвертака. На моих глазах три осы одна за другой вылезли из этой дырки и деловито принялись опускаться, явно имея целью обследовать собрание прихожан внизу. Через несколько секунд из потолочной дырочки появились новые осы, принявшиеся с тихим гудением описывать круги во влажном воздухе, насыщенном испарениями от множества тел.

За стенами церкви продолжал грохотать ливень. Стук дождевых капель порой почти заглушал то поднимавшиеся, то ниспадавшие рулады преподобного Лавоя. О чем говорил преподобный в те минуты, я не слышал - все мое внимание было поглощено осой, умастившейся между моими пальцами, и ее товарками, проникавшими в церковь сквозь дырку в потолке.

Все больше ос присоединялось к рою, собиравшемуся в душном пространстве наглухо запертой, осажденной ливнем церкви. Поначалу я пытался их считать. Восемь.., девять.., десять.., одиннадцать. Налетавшись, некоторые осы садились на неспешно вращавшиеся лопасти вентилятора и катались на них, словно на ярмарочной карусели. Внезапно сквозь крохотное потолочное отверстие протиснулся сразу целый черный шар ос размером не менее кулака. Двадцать.., двадцать одна.., двадцать две. Я бросил считать, добравшись до двадцати пяти.