Именно по Шестому шоссе мы сейчас и ехали. Тот автомобиль, что сгорел здесь в прошлом октябре, а мой отец его тушил, был Полуночной Моной, и за рулем сидел Малыш Стиви Коули.
Сейчас тело Малыша Коули - лучше сказать, то, что осталось от него, лежало в гробу на кладбище Поутер-хилл. Полуночная Мона тоже исчезла, очевидно, туда, куда исчезают все разбитые и сгоревшие автомобили.
Но сегодня я своими глазами видел эту машину, мчавшуюся сквозь туман позади нашего пикапа. Кроме того, я был уверен, что видел кого-то, кто сидел за ее рулем.
Я решил, что не скажу об этом ни слова, буду держать рот на замке, и все тут. У меня в тот день и так хватало неприятностей.
Немного притормозив, отец свернул с Шестого шоссе на грязный проселок, уходящий в глубь леса. Довольно скоро мы добрались до странного места, где вдоль дороги к деревьям были прибиты гвоздями старые проржавевшие металлические знаки и таблички всевозможных мастей, размеров и содержания; по-моему, знаков и табличек тут было не меньше сотни, от рекламы апельсиновой содовой "Грин Спот" и пилюль от головной боли "Би-Си" до "Бабушки Опри". За опушкой с табличками дорога свернула к охотничьему домику из старых серых бревен, с осевшим и покосившимся крыльцом, выходившим на дворик - то есть море бурьяна, - где можно было найти какую угодно рухлядь: ржавые вешалки и кухонные плиты, торшеры и настольные лампы, рамы от кроватей, вентиляторы, холодильники и другую бытовую утварь, наваленную неряшливыми кучами. Там были и громадные мотки проволоки ростом выше моего отца, и здоровые корзины, полные пустых бутылок, а посреди всего этого барахла высился большой знак, самый красочный - жестяной улыбающийся полицейский с красными буквами поперек груди: "Стой. Не воруй". В голове копа красовались три аккуратные дырочки от пуль.
Как я понял, с воровством у мистера Скалли велась самая жестокая борьба, потому что не успел отец заглушить мотор пикапа, как дверь охотничьего домика открылась, во двор выскочили две злющие поджарые овчарки и принялись нас облаивать. Секундой позже ту же дверь кто-то пинком распахнул изнутри, и на крыльцо выскочила невысокая и хрупкая на вид женщина с тугой светлой косой и ружьем в руках.
- Кто вы такие? - заорала она в нашу сторону голосом благозвучным, как визжащая пила. - Что вам тут надо? Мой отец открыл дверцу кабины и помахал рукой:
- Я Том Мэкинсон, мэм. Я приехал из Зефира. Том Мэкинсон, миссис Скалли, вы должны меня знать.
- Какой такой Том?
- Мэкинсон, мэм!
Чтобы перекрыть лай овчарок, отцу приходилось кричать:
- Я приехал из Зефира!
- А ну тиха! - прикрикнула на овчарок миссис Скалли. Этого ей показалось мало: она схватила висящую на колышке на крыльце плетку-многохвостку, несколько раз вытянула ею псин вдоль спин, что существенно охладило их пыл.
Вслед за отцом я выбрался из кабины пикапа и встал рядом. Наши ботинки почти утонули в грязи, которую не держали даже сорняки.
- Я приехал повидаться с вашим мужем, миссис Скалли, - объяснил отец хозяйке домика. - Дело в том, что он по ошибке забрал и увез велосипед моего сына.
- Вот как? - проговорила миссис Скалли и причмокнула. - Обычно Эммет не ошибается.
- Так ваш муж дома, мэм? - снова спросил отец. - Я могу поговорить с ним?
- Он там, на заднем дворе, в одном из сараев, - ответила жена старьевщика и указала нам нужную сторону своим ружьем. - Ваш велосипед, наверное, тоже там - их тут тьма-тьмущая.
- Благодарю вас, мэм.
Отец зашагал в указанном направлении, я двинулся вслед за ним. Не успели мы сделать и десяти шагов, как за нашими спинами снова раздался голос миссис Скалли:
- Эй, вы! Внимательней смотрите себе под ноги! Если споткнетесь и свернете себе шею, мы не собираемся за вас отвечать, понятно?
Если перед домом четы Скалли творился, мягко говоря, беспорядок, то задний двор нельзя было представить и в кошмарном сне. Сараи оказались огромными ангарами из ржавого железа вроде тех, в которых хранится табак-сырец. Чтобы добраться до сараев, пришлось идти по узкой тропинке, петлявшей между горами разнообразной рухляди: тут были и разбитые проигрыватели, и какие-то странные статуи, садовые насосы, продавленные шезлонги, половинки газонокосилок, двери, ржавые жаровни, горшки и кастрюли, кровельное железо, утюги и батареи и бельевые корзины различных форм.
- Господи помилуй, - оглянувшись по сторонам, прошептал отец, больше обращаясь к самому себе, когда мы пробрались извилистой тропинкой между высившимися горами хлама. Хозяйство Скалли щедро поливал дождь, с вершин некоторых металлических эверестов шумными потоками стекала вода. Это место и вправду было удивительным, но когда через несколько шагов перед нами появилась огромнейшая куча перекрученного и спутанного друг с другом металлического нечто, я понял, что назвать эту свалку удивительной - значит не сказать ничего. Она была просто волшебной. Я застыл как вкопанный, не в силах отвести взгляд от того, что увидел перед собой.
Впереди высилась гора из сотен велосипедных рам, сросшихся между собой прядями жуткой ржавчины, все без исключения - без единой шины и в большинстве своем - со сломанными поперечинами.
Говорят, где-то в Африке есть тайное место, куда уходят умирать слоны. Морщинистые серые великаны ложатся там на землю, освобождаются от бренной ноши тяжких тел, и эфирные субстанции их душ наконец могут воспарить к небесам. В тот момент я искренне верил в то, что мне посчастливилось наткнуться на секретное кладбище велосипедов. Мертвые остовы год за годом наслаивались друг на друга; еще долго после того, как непоседливые велосипедные души покинули свои рамы, остовы поливали дожди и сжигало солнце. В некоторых местах этой огромной кучи велосипеды так распались от времени, что приняли вид палой красной и желтой листвы, которой суждено сгореть на костре в один из осенних полдней. Кое-где из кучи торчали разбитые фонари, незрячие и вызывающие, как бывает взгляд у мертвых. На гнутых рулях еще виднелись резиновые рукоятки, с которых кое-где свешивались пучки украшавшей их виниловой бахромы, похожей на вылинявшее под дождем пламя. Стоило только напрячь воображение - все эти велосипеды представали новенькими, сверкающими от краски и нетерпеливо трепещущими от желания скорее отправиться в путь, с новенькими шинами, педалями и цепями, несущими на себе капли желтой пахучей смазки и крепко цепляющимися за шестерни. Непонятно, почему это видение навевало грусть. Скорее всего я увидел наглядное подтверждение того, что всему когда-то приходит конец, как бы сильно мы ни берегли это и ни хранили.