- Сначала мы отвезем твоего отца, Нила, а потом вернемся за мальчиками, приняла решение мама. - Кори, встаньте с Гэвином вот на этот стол, ты будешь держать лампу.
Столешницу уже омывали волны паводка, но пока на ней можно было стоять, не замочив ног. Я послушно забрался на стол и помог залезть Гэвину. Там мы застыли рядом, я с масляной лампой в руках - два мальчугана на деревянном островке посреди взбесившейся реки.
- Вот так, отлично, - сказала мне мама. - Кори, отсюда ни на шаг. Если ты вздумаешь уйти, не дождавшись меня, то я тебе на заду живого места не оставлю, устрою такую порку, что ты запомнишь на всю жизнь. Понятно?
- Да, мэм.
- Гэвин, мы сейчас вернемся, - напутствовала Нила Кастиль своего сына. Только отвезем дедушку туда, где ему помогут другие люди. Ты понял меня?
- Да, мэм, - отозвался писклявым голосом Гэвин.
- Ребятишки, слушайтесь своих мам, - подал голос мистер Торнберри. В горле у него что-то хрустело и скрежетало от боли. - Не будете слушаться - я отхожу по попам вас обоих.
- Слушаюсь, сэр, - хором ответили мы с Гэвином. Мне показалось, что мистер Торнберри потерял охоту умирать и решил пожить еще немножко.
Навалившись на ручки, мама и Нила Кастиль, каждая со своей стороны, принялись толкать кресло против потока коричневой жижи, втекавшей в комнату через дверь. Мама, кроме того, еще освещала путь фонарем. Кресло пришлось наклонить назад, и голова мистера Торнберри откинулась на спинку так, что на его тощей шее натянулись все жилы. Я слышал, как мама кряхтит от напряжения.
. Медленно, но верно кресло-каталка продвигалась по направлению к двери, где уже заходилась водоворотами река. У деревянных ступеней вода дошла мистеру Торнберри до шеи, ему в лицо то и дело летели брызги.
Мама и Нила Кастиль покатили кресло по улице, и на этот раз течение помогало им толкать их груз. Я никогда не думал о маме как о физически сильном человеке. Думаю, вы и сами знаете, что никогда нельзя узнать, на что человек способен, до тех пор, пока он это сам не докажет.
- Кори? - позвал меня Гэвин, как только мы с ним остались вдвоем.
- Что, Гэвин?
- Я не умею плавать.
Он крепко прижался ко мне. Теперь, когда рядом с Гэвином больше не было дедушки и ему не для кого было храбриться, он задрожал.
- Не беспокойся, - ответил я. - Тебе и не придется никуда плыть.
Я так надеялся.
Мы принялись ждать дальше. Я от души надеялся, что мама и Нила не заставят себя долго ждать. Вода уже заливала мои размокшие ботинки. Я поинтересовался у Гэвина, не знает ли он какой-нибудь подходящей песни, и тот ответил, что как раз знает песню "На макушке старой трубы", которую тут же запел тонким и дрожащим, но не лишенным приятности голоском.
Пение Гэвина - на самом деле больше напоминавшее плач - привлекло чье-то внимание, кто-то отчаянно заплескался в дверном проеме - у меня перехватило от страха дыхание, и я поспешно направил туда фонарь.
В воде бултыхалась небольшая рыжая собака, вся измазанная в грязи. В свете лампы глаза пса дико блеснули. Хрипло дыша, он немедленно поплыл в нашу сторону через комнату, среди журналов, газет и всякой всячины. Дыхание собаки было настолько громким, что отдавалось под сводами комнаты.
- Давай, приятель, я тебя подхвачу! - принялся подбадривать я псину, которая явно выбивалась из сил и нуждалась в помощи. - Держи лампу! - крикнул я Гэвину и отдал ему фонарь.
Через дверь прокатилась новая волна; собака тихонько заскулила, когда вода приподняла и опустила ее. Перекатившись через стол, волна разбилась о стену.
- Давай, приятель, поднатужься! - снова крикнул я и наклонился, чтобы подхватить пса, бившего лапами по воде. Я поймал одну из его передних лап. Собака заглянула в мои глаза, в желтом свете лампы ее вываленный язык казался очень розовым - должно быть, так новообращенный христианин мог взывать к Спасителю.
Я уже поднимал пса за передние лапы, когда почувствовал, как под моими ногами заколебался стол.
Собака в моих руках коротко вздрогнула и замерла.
Одновременно с этим раздался отчетливый хруст.
И все.
Вот так быстро.
Сразу же после этого передняя половина туловища собаки, увлеченная моими руками, вырвалась из воды, ровно половина, без задних лап и хвоста, без всего того, что шло после половины спины; ничего, только ужасный красный срез с болтавшимися лохмотьями мяса, крови и обрывками дымившихся кишок.
Пес коротко всхлипнул. И умолк. Его лапы еще несколько раз дернулись, глаза неумолимо не отпускали моего лица - и эту агонию, которой я был свидетель, я запомнил на всю жизнь.
Я заорал - что в точности я в тот момент кричал, конечно же, не помню - и уронил то, что только что было целой собакой, а теперь стало жутким обрубком, обратно в воду. Останки собаки рухнули вниз, подняв тучу брызг, ушли с глаз под воду и снова всплыли, причем передние лапы по-прежнему пытались грести. Я услышал, как рядом со мной что-то прокричал Гэвин: нтовататаковатаббыыы? ничего другого я не расслышал. Вокруг трупа собаки, внутренности которой тянулись за ней наподобие страшного хвоста, внезапно забурлила вода, и я увидел, как на поверхности показалось чье-то огромное продолговатое тело.
Существо было покрыто чешуей, формой напоминавшей бриллианты и цветом палую листву: бледно-коричневого, ярко-пурпурного, сочно-золотого и зеленовато-коричневого оттенков. Все цвета реки тоже были здесь: от водоворотов тинной охры до лунно-розового тихих заводей. Я заметил целую поросль мидий, прилепившихся к бокам чудовища, глубокие борозды старых шрамов и несколько застрявших крупных рыболовных крючков, уже заржавевших. Я видел перед собой туловище толщиной не меньше ствола старого дуба, медленно переворачивавшееся в воде и явно получавшее удовольствие от приятного купания. Я был почти парализован этим зрелищем, несмотря на то что рядом вопил от ужаса Гэвин. Я отлично знал, кого вижу перед собой. Хотя мое сердце отчаянно колотилось, я не мог сделать и глотка воздуха. И тогда, и сейчас мне кажется, что Божьей твари прекрасней я никогда не видел и не увижу.