Неожиданно из прихожей в гостиную вошел Человек-Луна. Увидев Человека-Луну так близко, и я, и мама разом вздрогнули. На муже Леди была голубая рубашка с закатанными рукавами и черные брюки на подтяжках. Сегодня вечером на его запястье были только одни часы, а вместо обычной толстой золотой цепи с массивным распятием в вороте рубашки виднелся только треугольник тенниски. На Человеке-Луне не было и привычного цилиндра; две пятнистые половинки его лица, желтая и эбонитово-черная, беспрепятственно встречались на его макушке в легком белом пуху, составлявшем единственное убранство его головы. Темные, в сеточке морщинок глаза Человека-Луны сначала остановились на маме, потом скользнули ко мне, после чего он улыбнулся нам и кивнул. Взмахом худой, как ветка старого дерева, руки он пригласил нас за собой в коридор.
Пришла пора встретиться с Леди.
- Госпожа не очень хорошо себя чувствует, - объяснила нам Амелия. - Доктор Пэрриш прописал ей витамины.
- Надеюсь, ничего серьезного? - участливо спросила мама.
- От дождя она застудила легкие. В сырую погоду Леди всегда неважно себя чувствует, но теперь, когда солнце вернулось, ей постепенно становится лучше.
Мы подошли к одной из закрытых дверей. Человек-Луна, чьи ссутуленные плечи показались мне очень непрочными, отворил дверь. Я почувствовал запах сухих фиалок.
Первой в дверь заглянула Амелия.
- Мэм? Ваши гости уже здесь. Внутри комнаты зашуршали простыни.
- Пожалуйста, - донесся тихий и дрожащий старческий голос, - попросите их войти.
Мама сделала глубокий вдох и шагнула в комнату. Мне ничего не оставалось делать, как двинуться за ней следом, хотя бы потому, что она так и не отпустила мою руку. Человек-Луна остался в коридоре. Амелия нежно проворковала нам вслед:
- Если вам что-то понадобится, позвоните мне.
И закрыла за нами дверь.
Мы увидели Леди.
Она возлежала на широкой кровати с металлической спинкой, выкрашенной белой эмалью, опираясь на целую гору подушек, по грудь укрытая белой простыней. Стены были оклеены обоями с густыми переплетениями зеленых ростков и листьев, и если бы не тихое вежливое гудение вполне современного вентилятора, можно было подумать, что мы очутились в гуще экваториальных джунглей. Рядом с кроватью на столике горел ночник, там же стопкой лежали газеты и книги, а также так, чтобы Леди могла дотянуться до них, не поднимаясь с подушек, стояли два стакана с каким-то питьем.
С минуту Леди просто молча рассматривала нас, и мы точно так же смотрели на нее. На фоне белоснежных простыней ее лицо, на котором не было ни единого местечка, не изрезанного морщинами, казалось темным, почти иссиня-черным пятном. Глядя на нее, я думал о самодельных куклах с головами из яблок, чьи нарисованные лица быстро сморщиваются под лучами жаркого полуденного солнца. Волосы Леди были белее белой измороси, которую я соскребал с труб Ледяного Дома. На ней была голубая сорочка с бретельками через худенькие плечи. Острые ключицы так выпирали из-под черной кожи, что казалось, это не могло не причинять ей боль. То же самое можно было сказать и о скулах - они были так невероятно остры, что казалось, ими можно было разрезать персик. Сказать по правде, Леди выглядела как обыкновенная очень пожилая, изможденная от дряхлости, седая негритянка, чья голова уже чуть тряслась от старческого тика. Так можно было сказать обо всем в ней, за исключением одного.
Ее глаза были пронзительно зелеными.
Я не говорю о старческой зелени. Я говорю и всегда буду говорить об оттенке бледного изумруда, того драгоценного камня, за которым охотился Тарзан в дебрях джунглей, в одном из древних затерянных африканских городов. Глаза Леди лучились внутренним огнем, когда-то давно пойманным ею и укрощенным. Глядя в эти глаза, легко было поверить, что у вас больше нет от них никаких секретов, что вас только что с легкостью вскрыли, словно банку сардин, и что ваше личное и сокровенное теперь украдено безвозвратно. Но сами вы ничего не имели против этого, даже испытывали от этого удовольствие, словно вам этого хотелось. Ни до, ни после встречи с Леди я не встречал таких глаз. Ее глаза вселили в меня леденящий страх, но я не мог от них оторваться, так они были прекрасны, сродни красоте дикого безжалостного зверя, с которым ни на мгновение нельзя терять осторожность.
Леди закрыла и снова открыла глаза. На ее сморщенных губах заиграла теплая, хотя и слабая улыбка. У нее были ровные и очень белые зубы, наверняка вставные.
- Вы оба прекрасно выглядите, - наконец проговорила она чуть дрожащим голосом.
- Благодарю вас, мадам, - заставила себя отозваться мама.
- Ваш муж не смог прийти?
- Э-э-э.., нет.., он сегодня не смог.., по радио транслируют важный бейсбольный матч.
- И это, по-вашему, можно назвать причиной, миз Мэкинсон? - Леди подняла одну белую бровь.
- Э-э-э.., не совсем понимаю, что вы имеете в виду?
- Дело в том, - объяснила Леди, - что некоторые люди меня боятся. Можете в это поверить? Боятся старуху, которой вот-вот стукнет сто шесть лет! Они боятся меня, которая даже ложку поднести ко рту и то без посторонней помощи не может. Вы очень любите своего мужа, миз Мэкинсон?
- Да, конечно. Я очень его люблю.
- Это хорошо. Настоящая любовь поможет вам преодолеть все невзгоды. А вам, милая, прежде чем вы доберетесь до моих лет, предстоит испытать немало невзгод, уж поверьте мне, старухе.
Взгляд ужасных и одновременно прекрасных изумрудных глаз остановился на мне и завладел мной целиком и полностью.
- Здравствуй, молодой человек, - приветствовала меня Леди. - Надеюсь, ты никогда не отлыниваешь от домашних дел и всегда помогаешь маме?
- Да, - ответил я. Язык отказывался мне служить.
- Ты вытираешь тарелки? Убираешь у себя в комнате? И даже подметаешь крыльцо?
- Да, мэм.
- Что ж, хорошо. Хотя могу спорить, что до сих пор ты не пользовался метлой так, как решил сделать это в доме Нилы Кастиль, верно?
Я с трудом сглотнул. Теперь и я, и мама знали, о чем пойдет речь.
Леди улыбнулась нам.
- Жаль, что мне так и не пришлось Его увидеть. Клянусь, я бы хотела с ним повидаться.
- Это Нила Кастиль вам все рассказала? - спросила мама.
- Да, она все рассказала. А кроме того, я долго разговаривала с маленьким Гэвином.
Глаза Леди больше не отпускали меня ни на минуту.