Я особенно жалела эту незнакомку, потому что все вспоминала свою матушку; конечно, выпавшие на ее долю неприятности не шли ни в какое сравнение с бедой, в какую попала эта несчастная дама, но маркизе трудно мириться с теми обстоятельствами, которые для простых людей вполне приемлемы и переносимы. Дальше этого моя фантазия не шла, но и в подобном положении нельзя не пожалеть немолодую женщину и не посочувствовать ее горю.
Однако я никак не могла разыскать маркизу и пришла к решению подождать еще с неделю и опять заехать к маркизу-сыну: к тому времени он уже должен был вернуться из деревни; у него я непременно узнаю о местопребывании моей матери, да и она не преминет зайти к нему по его возвращении.
Через два-три дня после того, как мы послали деньги незнакомке, мы с госпожой Дарсир отправились часов в одиннадцать к обедне (был праздничный день); на обратном пути домой я увидела неподалеку от нашей кареты какую-то женщину и тотчас признала в ней горничную маркиза де Вири, с которой мы разговаривали на улице Людовика Святого. Как вы помните, я обещала ей прислать кого-нибудь, чтобы узнать адрес госпожи Дарнейль, она не могла вспомнить его при первой встрече с нами; я точно исполнила свое обещание, но посланному ответили, что горничной нет дома. По своей оплошности я забыла послать к ней вторично, хотя вовсе не отказалась от этой мысли. Поэтому я очень обрадовалась, увидя ее, и поделилась своей радостью с госпожой Дарсир, которая также узнала горничную.
Женщина эта увидев нас издали, тоже как будто узнала нас и задержалась на пороге трактира, куда видимо, собиралась войти.
Поравнявшись с нею, мы остановили карету, и женщина тотчас же поклонилась нам.
— Я очень рада, что встретила вас! — сказала я.— Вероятно, вы идете к госпоже Дарнейль или были у нее? Теперь вы нам скажете, где она живет.
— Если вы будете так добры и подождете немного,— ответила она,— я забегу только шепнуть словечко одной даме, которая остановилась в этом трактире, а затем смогу ответить на ваш вопрос, мадемуазель; извольте подождать одну минуточку.
— Даме! — повторила с удивлением госпожа Дарсир: она знала от трактирщика, что у него живет сейчас только одна женщина.— Кто же эта дама? — продолжала она и, обернувшись ко мне, сказала: — Не та ли это особа, которую мы ищем, с которой случилась давешняя неприятная история?
— Она самая,— сразу подхватила горничная, не дав мне времени ответить.— Вы говорите, конечно, о ее споре с трактирщиком, который гнал ее из своей харчевни?
— Совершенно верно,— сказала госпожа Дарсир,— и раз вы знаете, кто эта дама, не объясните ли вы нам, каким образом она дошла до такой крайности? Судя по всему, это дама из общества.
— Вы не ошиблись, сударыня,— отвечала горничная.— Даме этой совсем негоже терпеть подобное обхождение; она даже заболела от этого.
— Мне кажется,— сказала госпожа Дарсир,— нам следует навестить ее, если она не возражает. Поднимитесь к ней, дочь моя (так она называла меня).
— Конечно, вы можете подняться, сударыни,— сказала горничная,— но разрешите прежде мне одной войти наверх, чтобы предупредить даму о вашем посещении и узнать, не слишком ли взволнует ее этот визит; возможно, она попросит вас не подвергать ее сейчас непосильной тревоге.
— Нет, нет,— воскликнула госпожа Дарсир, которая была, возможно, немного любопытна, но еще в большей степени добра,— нет, этого можно не опасаться; одна особа на днях посетила ее по нашему поручению, и я уверена, что она охотно примет нас. Но все же предупредите ее, если считаете нужным, а мы поднимемся вслед за вами; вы войдете первая и скажете, что ее желают видеть две дамы, живущие в большой гостинице рядом с трактиром, и что на днях наша хозяйка приходила к ней по нашей просьбе. Она догадается, о ком идет речь.
Мы сразу вышли из кареты, и все получилось так, как мы ожидали. Пришлось подняться всего на несколько ступенек: дама жила во втором этаже, со двора. Горничная не напрасно спешила опередить нас: действительно, она была права, желая предупредить незнакомку, у нее были на то основания, хотя нам она ничего не сказала; мы приостановились на минуту в дверях комнаты, напротив которых стояла кровать; таким образом, когда горничная отворила дверь, мы увидели больную, полулежавшую на подушках; она тоже увидела нас, несмотря на то что мы стояли в темном коридоре; мы узнали ее, и удивление, выразившееся на ее лице, подтвердило, что мы не ошиблись.
Дверь осталась полуоткрытой; больная смотрела на нас, мы на нее.
— Боже, дитя мое,— шепнула мне госпожа Дарсир,— ведь это госпожа Дарнейль?
В это время больная умоляюще сложила руки и со вздохом протянула их ко мне, устремив на меня потухший, страдальческий и все же нежный взгляд.
Не ожидая объяснений, я подбежала и так ласково обняла ее, что она заплакала, не в силах произнести ни слова. Слезы душили ее.
Потом, когда у нее прошло волнение первых минут, в котором было, пожалуй, столько же смущения, сколько желания довериться, она сказала:
— А я уже вынесла себе жестокий приговор: не видеть вас более, и никогда еще мне не доводилось приносить такую тяжелую жертву — это самая горькая печаль из всех, что гнетут меня в теперешнем моем положении.
Вместо ответа я только удвоила свои ласки и поцелуи.
— Ах, полно, сударыня, полно,— сказала я, сжимая ее руку, тогда как другую она протянула госпоже Дарсир,— неужели вы считали, что у нас нет ни чувства, ни разума? Ах, кто может быть уверен, что его никогда не постигнет несчастье! Или вы думали, что мы способны забыть о том уважении, каким обязан вам каждый? Что б ни случилось с такой женщиной, как вы, она не может потерять право на почитание окружающих.
Госпожа Дарсир повторяла те же слова, и, действительно, никакие другие не могли бы и в голову прийти; достаточно было на нее взглянуть, чтобы понять: в этом грязном трактире ей не место.
У горничной глаза наполнились слезами, она стояла поодаль от нас и молчала.
— Напрасно вы не открыли нам истину при первой же встрече,— сказала я горничной.
— Да я и сама хотела вам сказать,— возразила она,— но не смела нарушить приказание моей госпожи; я прослужила ей целых семнадцать лет, потом она устроила меня к маркизе де Вири; но все равно, я считаю мою прежнюю хозяйку своей настоящей госпожой, а она не позволяла сказать вам всю правду, когда вы наведывались.
— Не сердитесь на нее,— попросила больная,— я никогда не забуду ее сердечной привязанности ко мне. Вы не поверите, но в эти дни она приносила мне последние свои деньги, в то время как пять или шесть очень близких моих друзей — людей богатых, когда я обратилась к ним за помощью, не решились одолжить мне небольшую сумму, которая избавила бы меня от крайней нужды; они ограничились только несколькими словами сочувствия. Правда, я отказалась взять у нее деньги, как раз в это время подоспела помощь от вас. А ваша хозяйка выручила меня из самой ужасной беды. Я смогу оплатить все свои долги через несколько дней, но благодарность моя будет вечной.
Не успела она закончить, как явился лакей госпожи Дарсир и сообщил, что стряпчий ждет ее в карете у дверей трактира и должен срочно сообщить нечто важное.
— Я знаю, о чем речь,— сказала она,— мы переговорим прямо в карете, и я сейчас же вернусь. А вы, сударыня,— обратилась она к больной,— забудьте о том, что с вами случилось; успокойтесь и подумайте, чем мы можем вам помочь. Ваше положение не оставит равнодушным ни одного порядочного человека, всякому лестно быть полезным женщине, подобной вам.
Незнакомка ответила на ее слова только слезами умиления и сжала ее руку в своих руках.
— По правде говоря,— сказала она, когда госпожа Дарсир вышла,— в моем горе я познала и счастье; подумайте только, кто пришел мне на помощь! Не друзья, не свойственники, с кем я провела большую часть своей жизни, даже не дети; у меня они есть, мадемуазель, вся Франция об этом знает,— но они от меня бегут, они меня покинули. Я могла бы погибнуть самым жалким образом, имея такие огромные связи, если бы не вы мадемуазель, а ведь вы меня не знаете, ничем мне не обязаны, и все же именно вы, с сердечной отзывчивостью, со всем мыслимым очарованием заменили мне разом и друзей, и родственником, и детей; что было бы со мной без вашей приятельницы, с которой я тоже познакомилась в этой почтовой карете; что было бы со мной без этой славной девушки, которая прислуживала мне (позвольте упомянуть и ее, ибо усердие и преданность делают ее достойной чести стоять рядом с вами), и, наконец, что бы я делала без вашей квартирной хозяйки, которая никогда меня не знала, которая шла своей дорогой и вдруг сжалилась надо мной: вот те, что не дали мне умереть в нищете и безвестности, столь удивительной для человека моего звания. Что такое наша жизнь и как ничтожен свет!